— Приходите на матч, мне будет приятно.
Она покачала головой, отказываясь.
— Нет, спасибо, не люблю я это.
— А вы уже когда-нибудь бывали на боксе?
— Никогда!
— Откуда же вы знаете, что не любите?
Ее густые брови сошлись на переносице, на мгновение она серьезно задумалась.
— Вы правы, я приду!
И она пришла, честное слово! Я увидел ее, поднимаясь на ринг. Она была одна! В потертом пальтишке с жалким меховым воротником, с чуть подкрашенными губами. Она смотрела на меня с такой тревогой, что мне сделалось не по себе. Я улыбнулся ей, чтоб успокоить, так же, как она улыбнулась мне в тот вечер, когда я не решался постучать в окно ее класса.
Я был в себе уверен.
Тот матч — все знатоки скажут вам это — был одним из лучших в моей карьере. Я нокаутировал Кида Трейси в четвертом раунде, а предыдущие три боксировал поистине мастерски. Публика воздала мне должное! Уплывая на плечах восторженных зрителей, я искал взглядом Катрин. Она была бледнее, чем обычно, и в глазах у нее стояли слезы. Прежде чем меня унесли в раздевалку, я успел, махнуть ей рукой.
А на следующий день снова явился в группу «Жан-Жорес». В то время мы изучали Гималаи (ничего себе горка — 8848 метров!).
Катрин долго разглядывала меня, не отвечая на мое приветствие.
— Ну, как, мадемуазель, вам понравилось?
— Вас не поранили?
— Да нет же, разве вы не видели, что…
— Но все-таки в какой-то момент он ударил вас прямо в лицо!
Это была правда — один раз англичанину удалось провести отличную контратаку.
— Я умею держать удар… Но вы так и не ответили: вам понравилось?
Она задумалась.
— Не знаю, я так испугалась…
— Испугались?
— Да, за вас…
Это было сказано с такой непосредственностью, что я даже не сразу отреагировал. До боксеров вообще не скоро доходит смысл, даже если они, вроде меня, и не слишком большие кретины.
А потом я понял, схватил ее в объятия, и, поверьте, в тот вечер Гималаи казались рядом с нами просто лепешкой, хотя росту у нас с ней на двоих было меньше четырех метров.
Два месяца спустя мы поженились. Уроки продолжались у нее дома, где мы поселились вначале. Теперь я уже не платил двадцать пять франков за час. Зато оплачивал лечение тещи на грязях и был счастлив, что могу так дешево от нее отделаться.
Она была неплохая женщина, однако из нытиков, как почти все страдающие ревматизмом люди. Она умерла через два года после нашей свадьбы, когда я стал чемпионом Франции в полусреднем весе.
Кати полюбила бокс. Впрочем, кто бы его не полюбил! Бокс и коррида — вот остатки былого величия. Вот она, истинная поэзия действия!
Ах, бокс: двенадцать канатов, три человека!.. У двоих в голове лишь одна мысль: победить! А третий заставляет вас делать это по всем правилам… искусства, да, искусства!
Кати следила за моим питанием, готовила то или иное блюдо, в зависимости от тренировок. Скоро по моему настоянию она бросила работу. Разумеется, ей было немного грустно, как, впрочем, и мне. Я сожалел о просторном классе, о парте, подписанной «Божю», о черной доске, на которой всегда оставались после уроков загадочные надписи, о дохлых мухах, валяющихся с прошлого лета за стеклами гербария. Но полно, ведь вы не можете не согласиться, что надо смело двигаться вперед!
Теперь Кати ходила не в носочках, а в тончайших чулках и одевалась в лучших магазинах. Она отвечала вместо меня на телефонные звонки, она организовывала мои пресс-конференции, и она же придумывала остроумные ответы на вопросы журналистов. Благодаря этому подобию культурности, необычной для тех, чье дело работать кулаками, я пользовался хорошей репутацией у прессы и ходил в любимчиках у торговцев эпитетами из спортивной рубрики.
Поговаривали, будто я лиценциат[1] и бог знает кто еще и боксу посвятил себя исключительно из любви к спорту… Еще бы, конечно!
Если не считать Карпантье, из боксеров я получал приглашения наверняка чаще других, Охота в Сол они, «partys»[2] в поместьях в Везине и все снобистские приемы, устраиваемые богатыми бездельниками, которые не знают, чем бы еще отличиться, а главное, кого пригласить. Эти дураки полагали, что какой- нибудь чемпион Европы очень даже не помешает. Им бы ужасно хотелось пристроить меня где-нибудь между Парижским архиепископом и Мари-Шанталь!
Ну что ж, теперь все это закончится… Не будет больше приглашений, лести, почестей… Я снова стану простым смертным. Присоединюсь к миллионам и миллионам никому не известных людей.