Я ехал довольно быстро, и мне понадобилось меньше часа, чтобы добраться до своей усадьбы. Это очень красивый подковообразный дом в два этажа, утопающий в глубине живописного сада. Особняк выстроен в старом стиле — многочисленные двери, ведущая к дому мощеная дорожка, кованое железо, маленькие балюстрады. Представляете, о чем я говорю? Четыре комнаты, прелестно обставленные с помощью лучших парижских антикваров… Большая гостиная с гигантским камином, куда можно целиком засунуть здоровый дуб; все по высшему классу и вместе с тем богато и уютно. Я всегда мечтал о таком доме. Понадобилась Кати с ее безукоризненным вкусом, чтобы его отыскать… Мы здесь поистине были счастливы. В саду с его дикими зарослями и поросшими мхом камнями я делал разминку… Куда лучше, чем на каком-нибудь стадионе или в аллее Булонского леса.
Когда я подъехал к дому, особняк сиял огнями, будто в праздник. Но день был совсем обычный, просто я решил, что так должно быть в моем доме всегда… Французское управление по энергетике богатело за мой счет… Все комнаты были постоянно освещены. Переходя из одного помещения в другое, я не хотел ни на минуту оказаться в темноте. Думаю, эта любовь к яркому свету у меня из-за ринга.
Я оставил машину на улице. Терпеть не могу сложные маневры. Наш лакей, итальянец Артуро, потом загонит ее в гараж.
Идея насчет лакея принадлежала Бодони. Это было необычно и соответствовало моему имиджу.
Артуро, красивый, слегка полноватый парень, проделывал в два раза большую работу, чем любая горничная. Одет он был в довольно странный костюм, также подсказанный воображением Бодони. Нечто смутно напоминающее русскую военную форму. Черные штаны и белая рубаха вроде гимнастерки, застегивающаяся на плече.
Он просунул в дверь свою добродушную физиономию.
— Добрый день, мосье.
Мне нравился его мелодичный голос, его доверчивый взгляд.
— Привет, Артуро, мадам дома?
— Она в гостиной.
Кати сидела, удобно устроившись в глубоком кресле, и смотрела, как горят в камине дрова… На ней были черные обтягивающие брюки, красный свитер и такого же цвета мокасины.
Она проводила так целые часы, созерцая огонь или следя за передвижением солнца по летнему небу.
— Это ты, Боб? — спросила Кати, не оборачиваясь.
Вместо ответа я поцеловал ее в затылок.
Затем, скинув плащ, уселся рядом.
— Ты выглядеть усталым, — заметила она.
— Есть немножко… Бывают дни, когда Париж мне просто вреден. Плесни-ка мне, пожалуйста, чего-нибудь…
— Хочешь ананасовый сок?
— Лучше виски…
Она внимательно взглянула на меня.
— Полагаю, ты шутишь.
— Вовсе нет.
— Но Боб…
— Только не говори мне о форме, режиме и прочих глупостях, теперь с этим покончено, Кати…
Она не ответила. Меня нервировало ее молчание. Я испытывал потребность снова излить душу, но на откровенность надо вызвать. Если Кати этого не сделает, пусть все мои переживания останутся при мне.
Как же так — она не задает вопросов? Ведь должно хотеться услышать продолжение, раз уж человек обронил столь значительную фразу!
Я взял ее за подбородок и заглянул в лицо. Спокойный взгляд Кати был полон грусти. У нее был такой же испуганный вид, как в тот раз, когда она впервые пришла на матч и я нокаутировал англичанина! Я понял.
— Ты уже знаешь?
Она быстро кивнула.
— Бодони сообщил?
— Да, Боб!
— В таком случае, черт побери, тебе было известно, о чем пойдет речь, когда я сегодня отправился к Голдейну?
— Да…
— И… ты меня не предупредила?
— Не мне было говорить тебе об этом, дорогой…
Да, она права: не ей. Это мужской разговор. Почему же Бодо сказал ей заранее?
Спрашиваю ее об этом повышенным тоном.
— Он знал, что тебе будет тяжело, Боб. Он хотел подготовить меня, чтобы…
— Чтобы утешить?
— О нет! Утешить тут невозможно… В ближайшем будущем, по крайней мере. Но чтобы тебе помочь…
Она встала, маленькая, хрупкая… Откровенно говоря, Кати превратилась в настоящую даму, приобрела изысканные манеры.
— Послушай, Боб. То, что сейчас происходит, так же неизбежно, как и смерть. Это было известно еще до того, как ты начал свою карьеру, согласен?
— Согласен. Однако, хоть и знаешь, что смерть обязательно придет, когда пробьет твой час, от этого ничуть не легче.
— К счастью, теперь речь идет лишь о перемене в жизни. Это тяжело, Боб, но от этого не умирают!