Утром этого великого дня именно он разбудил меня телефонным звонком.
— Боб?
— Это ты, Жо?
— Да… Я хотел вам сказать…
Его смущенный голос умолк.
— Так что же ты хотел сказать мне, мальчуган?
— Насчет сегодняшнего вечера…
У него явно не поворачивался язык. Я пришел ему на помощь.
— Нет нужды говорить, Жо. Что бы сегодня вечером ни произошло, мы останемся отличными ребятами, которые прекрасно относятся друг к другу…
Он, небось, аж всхлипнул там, на другом конце провода.
— Да, да, Боб… Именно это я и хотел вам сказать…
— Спасибо. Ты хороший мальчик… Ну что ж, отдыхай и… до вечера!
Послышался щелчок, а я все не решался повесить трубку. Кати сидела у окна в подножье кровати и шила. Она посмотрела на меня, вздыхая.
— Славный мальчик…
— Да.
— Как глупо, что сегодня вечером вам придется колотить друг друга!
— Совершенно согласен с тобой, Кати, это ужасно глупо… Или по-корнелевски, что, собственно, сводится к тому же…
Я лежал, закинув руки за голову, и смотрел в потолок, на грязноватой белизне которого расплылось влажное, непонятных очертаний пятно. Уже давно я вообразил себе, что это некий волшебный берег и мысленно переселялся туда… Там, в золотой лагуне, я забывал о неприятностях реальной жизни.
— Я хочу немного прогуляться, Кати, размять ноги. Ужас до чего я чувствую себя тяжелым сегодня!
Она покачала головой.
— Не надо, Боб. Ты прекрасно знаешь, такое чувство появляется у тебя, всякий раз… Это от волнения. Как только перешагнешь через канаты, снова станешь легким как бабочка.
— Ты так думаешь?
— Я в этом уверена…
Я погрузился в свои мысли, словно в теплую грязную лужу. И снова представлял себе этот проклятый бой… Видел, как на меня обрушиваются, причиняя мне боль, неотразимые удары… Они внушали мне страх. Но ловкости и мне не занимать, и у меня неплохо получаются прямые, я славлюсь своими сериями, изматывающими противника… Но мне вовсе не хотелось наносить удары по золотистой коже Жо… Жо был мне симпатичен… Я всегда считал его своим учеником…
В полдень я плотно, но без аппетита поел, потом, немного поспав, принял душ, и Кати сделала мне массаж. Затем мы поехали в Париж… Существовал ритуал, который я свято соблюдал: перед каждым матчем я шел в кино… Это купание в полумраке, сопровождаемое глупой болтовней на экране, часто успокаивало мне нервы…
Мы с Кати отправились в небольшой кинотеатр в Вожираре, где демонстрировалась простенькая комедия… Когда мы вышли после фильма на улицу, уже было темно. Кати захватила с собой сэндвичи — она всегда заставляет меня есть их перед матчем… Толстые куски холодного мяса между двумя ломтиками бретонского хлеба. Потом я выпил в баре натуральный грейпфрутовый сок и сгрыз с десяток кусочков сахара. Физически я чувствовал себя хорошо, но тоска сжимала мне сердце.
Мы ни о чем не говорили. Что мы могли сказать? Что может сказать человек, у которого поставлена на карту его карьера и которому предстоит за нее сражаться в течение нескольких строго отмеренных минут?..
Я должен был выйти на ринг около десяти (если только, как указывалось в программке, предварительные встречи не закончатся нокаутом). В восемь я вошел в свою раздевалку. Монтескью, которого я попросил прийти к этому часу, уже ждал меня со своими мазями и примочками. Раздевшись, я вытянулся на массажном столе, от которого несло прогорклым маслом… Какой-то затхлый дух, стоящий в этих раздевалках, всегда вызывал у меня отвращение. Пахнет потом, грязным бельем, мазями; теплый, наполненный водяным паром воздух… Кати готовила мою форму… Я выступаю в светло-голубых с белой отделкой трусах, а когда выхожу к рингу, на плечи у меня наброшен белый шелковый халат с широкими рукавами и с моим именем, выведенным голубыми буквами на спине. Единственная дань кокетству — белого цвета боксерки. Строгая, элегантная форма… Она идет к цвету моей кожи. Кати утверждает, что при свете ламп моя кожа делается цвета охры, как в фильмах, снятых на пленке «Жеваколор». В газетных репортажах всегда упоминалась моя элегантность, она также является составной частью моего имиджа.
За два дня до матча я постригся покороче, а «на сцене» я появлялся всегда с растрепанной шевелюрой. По-моему, прическа — самый важный показатель для публики. Есть боксеры, которые выходят на ринг причесанные волосок к волоску, сбоку — безукоризненный пробор… Через несколько минут прическа, разумеется, приходит в полный беспорядок и создает впечатление, будто боксеру здорово досталось, даже если это не так…