Существует также альтернативный вариант обоснования экономической эффективности крупных хозяйств — доступность более дешевых кредитных средств. Более зажиточные граждане, как правило, имели возможность занимать деньги по сниженной процентной ставке или на более выгодных для них условиях, чего не могли себе позволить бедные крестьяне. А поскольку доход владельцев более крупных сельскохозяйственных наделов обычно был выше, чем мелких, то очевидно, что из-за доступности дешевого капитала их издержки снижались. Именно этот фактор обычно используется для обоснования преимуществ крупных ферм в Южной Азии — регионе, где такой экономический аспект, как выгоды от механизации процессов, практически отсутствует. Для устранения проблем в сфере кредитных рынков аграрного сектора был создан Крестьянский Поземельный Банк, но, несмотря на эти меры, в 1908 г. правительственная комиссия по сельскохозяйственному кредитованию пришла к выводу, что существующие на тот момент институты не соответствовали потребностям фермерского хозяйства (Пэйот. 1999, 222–223). Неравный доступ к кредитным средствам — это еще один фактор, позволяющий выдвинуть предположение о том, что система середняцких хозяйств не может быть стабильной и неизбежно трансформируется, в результате чего относительно небольшое количество более крупных ферм станут эксплуатировать труд наемных рабочих из числа безземельного большинства.
В среде крестьянства реформы Столыпина привели к формированию двух групп: предприимчивые представители этого сословия, которые усматривали в реформах шансы на успех в рамках большого хозяйства, могли решиться на выход из общины, вывести свой участок. При этом они стремились к расширению владений путем выкупа или аренды части сельскохозяйственных угодий до размеров, позволяющих реализовать теорию экономии средств за счет крупномасштабное™ производства. Прочие же крестьяне, которые были не столь уверены в собственном успехе, могли оставаться членами общины и оказывать сопротивление проводимым реформам. Исследования той группы, которая стремилась к обособлению от общины, демонстрируют, что ее представители являлись выходцами из самых крайних «размерных» групп, в которые входили наиболее мелкие и наиболее крупные хозяйства. Значительное количество владельцев небольших земельных участков продавали свои наделы и склонны были к совместному отделению от общины. Обладатели более крупных площадей отправлялись в свободное плавание, выводя за пределы общины и землю (Аткинсон. 1983, 91–92). Именно эти крестьяне относилась к группе «решительных и сильных» людей[30], которые считали, что у них есть все шансы на успешное ведение крупного хозяйства. Однако эта же группа являлась меньшинством среди населения деревни — большинство крестьян, стремящихся сохранить свои позиции в сельском хозяйстве, предпочитали остаться внутри общины[31].
События 1917 г. свидетельствовали о том, что основная масса крестьянского населения вовсе не стремилась ограничиться «упованием» на призрачную надежду стать успешными владельцами крупномасштабных ферм, поэтому они предпочли весной и летом этого года захватить все земли, до того принадлежащие дворянству, церкви и горожанам, а также 4/5 всех территорий, находящихся в частной собственности других крестьян, и значительные площади, отошедшие «свободным» крестьянам в ходе реформ Столыпина (Ясный. 1949, 154; Файджес. 1990, 239–240, 246–247). Все эти земли были объединены с общинными владениями и разделены между членами общины, в результате чего произошло полное уравнивание размеров земельной собственности — крупные владения исчезли из обращения, а безземельные крестьяне теперь получили собственный участок. Таким образом, обладание землей и ее равное распределение были основной целью крестьянских революций, которые можно рассматривать, как закономерную реакцию на два фактора: рост стоимости земли в период «пшеничного бума» в России и опасения потерять все земли в условиях конкурентного рынка земельной собственности.
31
Исследователи спорят о том, каковы были реальные перемены в распределении размеров хозяйств: действительно община была достаточно прочным институтом, чтобы ограничить дифференциацию хозяйств (см., например: Филд. 1990; Леве. 1990)? И как можно интерпретировать мотивы крестьян, рискнувших отделиться от общины? Так, например, Пэйот (1999) полагает, что число обособившихся крестьян превосходит масштабы реального крестьянского энтузиазма относительно столыпинской аграрной политики.