Самым злостным надругательством, какое только можно представить, считалось насилие над монахиней. Совершившему его христианину полагалась смертная казнь. Разумеется, это никак не могло не остановить захватчиков-иноверцев. Во время взятия Иерусалима персами «монахини молились Богу в церквах со слезами и вздохами, и их истребляли как убойных животных… На Масличной горе находился монастырь, в котором пребывали святые девы числом 400. Враги вошли в тот монастырь и, как голубей из гнезд, вывели невест Христовых, блаженных, достойной жизни и беспорочных в девственности… Тогда произошло дело, достойное плача: они надругались над Христовыми невестами, насилуя их волю, и растлевали их девственность» (там же, 17, 22–23).
Лишь некоторым девицам удалось хитростью обмануть насильников. «…Среди персов юный отрок поймал одну деву и, думая надругаться над нею нагло, бесстыдно, насилу тащил ее к себе». Но девица обманула насильника, пообещав ему дать масло, дающее неуязвимость в бою. Перс на ней же решил испробовать его: намазал ей шею маслом и ударил мечом. «Девушка этого и домогалась, чтобы плоть ее не была поругана этим мерзавцем и опозорена диаволами. Она предпочла умереть убитой телесно, но не погибнуть духовно… Блаженна давшая себя на убиение для свидетельствования о Христе и для беспорочного сохранения своей девственности» (там же, 24–25).
В Античности девушки порой вели себя в аналогичной ситуации не менее достойно. Вспомним, например, историю несчастной Микки из Элиды, которую заколол пьяный командир телохранителей местного тирана (Плутарх. О доблести женской, 15).
Но помимо внешних врагов сексуальное насилие могли проявить и «свои». Так, один византийский полководец, желая овладеть красивой девушкой, сначала подверг пыткам ее мать, а затем похитил ее саму из монастыря, где она укрылась (Феодорит Кирский. Церковная история, V, 23). Преподобный Петр Аргивский как-то спас от другого военачальника девушку, которой тот хотел овладеть как рабой (Житие преп. Петра, 11).
В Константинополе эпохи Иоанна Златоуста знатная женщина, жена некоего Элевферия, ради спасения целомудрия сбросила свое дорогое покрывало-мафорий и бежала, переодевшись в одежду рабыни, (Палладий. Диалог с Феодором, X). Но такое удалось далеко не всем и не всегда.
Одну «благоговейную деву», стоило отлучиться ее матери, изнасиловал солдат, вломившийся в дом. «Так, совлекшись образа девства, она села на коврике и разрыдалась, и разорвала свои одежды. Когда мать вернулась, она рассказала, что произошло. И так скорбно девица просидела много дней». После этого девствующие и клирики сказали ей: «Облекись в одежду девы, ибо этот грех был не от тебя». Но девушка, считая, что Бог попустил это за ее грехи, отказалась, «и так она осталась до смерти, терзаясь и плача» (Великий патерик, III, 80).
Некий юноша в Александрии ворвался в дом девушки-затворницы, ведшей монашеский образ жизни в миру, и попытался овладеть ею. Девушка завязала разговор и, спросив насильника, что в ней ему нравится больше всего, услышала, что глаза. Тогда она ткацким челноком выколола себе оба глаза (Иоанн Мосх. Луг духовный, 60).
Примеров такого рода в источниках встречается очень много.
Наконец, на женщину мог напасть помутившийся разумом маньяк. Великий патерик (III, 5) рассказывает, как в египетском Скиту один пастух напал на работавшую в поле беременную женщину, «желая посмотреть, как плод лежит в ее чреве», и вспорол несчастной живот. Всю оставшуюся жизнь он замаливал этот грех в монастыре, и, как сообщает источник, Бог простил ему этот грех, который по-человечески простить невозможно.
Что характерно, оговоры в изнасиловании тоже не были редкостью. Женщины ранневизантийской эпохи нередко пользовались этим оружием в самых разных ситуациях. Так, некие иудеи убедили только что родившую женщину оговорить иерусалимского патриарха Захарию, что он «занимается блудом» и ребенок принадлежит ему. При этом женщина «громко кричала» (Антиох Стратиг, 52–53).
Преподобного Макария Египетского таким же образом оклеветала от кого-то забеременевшая девица из близлежащего селения. Макарий безропотно перенес расправу со стороны жителей села и даже смиренно взял девицу на содержание. Правда, на девицу тут же пало наказание свыше: она смогла родить, только когда раскаялась в содеянном.
Похожие истории произошли в Эмесе с аввой Симеоном, которого обвинила в изнасиловании одна рабыня, и в Кесарии Палестинской, где дочь пресвитера возвела напраслину на некоего чтеца и тому пришлось взять ее в жены. Но и тут вмешались высшие силы: обеим клеветницам было позволено разрешиться от бремени только после того, как они признались в оговоре (Житие аввы Симеона; Палладий. Лавсаик, 70).
Общая оценка места и роли секса в частной жизни ранневизантийской женщины сводится к следующему. Женщина в Ранней Византии, связанная тысячелетней античной традицией, только начинала воспринимать христианское представление о греховности этой стороны своей повседневности, а секс имел унаследованные от Античности самые разнообразные формы и разновидности. Тем не менее представления о красоте тела, понимаемой в античном духе, постепенно вследствие христианизации общества уходили на второй план, уступая место представлениям о красоте внутренней.
Типология выраженного
гендерного поведения женщины
Под свободной девушкой или женщиной мы здесь будем понимать:
— девушку до брака;
— женщину, не вышедшую замуж или разведенную (таких в Ранней Византии было относительно немного);
— вдову;
— гетеру вне ее «трудовой деятельности».
Сферы рассмотрения гендерного поведения не касаются ритуализированного участия в крупных общественных мероприятиях; они прежде всего охватывают частные аспекты жизни, связанные с собственным домом женщины, домами ее знакомых, двором, улицей, то есть со всеми теми местами, где женщина, вышедшая за стены гинекея, могла, оказавшись рядом с другими людьми, мужчинами или женщинами, вести себя вполне естественно.
Гендерное поведение может быть как подсознательным, неосознанным, так и сознательно моделируемым, рассчитанным «на публику»; оно призвано достичь тех или иных целей, продемонстрировать (прямо или чаще всего косвенно, намеками) то или иное отношение к чему-то или к кому-то.
Прикладная моральная философия, рассчитанная на массового «потребителя», оформилась в классическом мире в первые века н. э. Едва ли не единственным автором специальных сочинений в этом жанре был Плутарх Херонейский. Из 102 работ, образующих его цикл «Моралии», наиболее близко рассматривают специфику женского склада ума и поведения трактаты «О любопытстве», «О болтливости», «Супружеские наставления», «Слово утешения к жене», «О любви», «О доблести женской», «О воспитании детей», «О том, что и женщину тоже следует воспитывать». Развернутый идеал скромного добродетельного поведения замужней женщины в Античности дается Плутархом в «Слове утешения к жене».
Частная жизнь женщины отчасти становится предметом внимания в таких наиболее «приватных» сочинениях Античности, как «Застольные беседы» Плутарха, «Аттические ночи» Авла Геллия, «Пирующие софисты» Афинея из Навкратиса.
Много информации, правда, уже в символическом толковании, можно извлечь и из «Онейрокритики» (толкования сновидений) Артемидора Далдианского. Таким же символизмом пропитаны, несмотря на кажущуюся подчеркнутость бытовой стороны жизни, античные романы.
Гендерное поведение свободной девушки в Ранней Византии определялось во многом вниманием к ней со стороны мужчин. Как и во все времена, это внимание проявлялось в первую очередь не теми людьми и не с теми целями, которых хотела бы девушка. Так, в одной из деревень близ Аскалона в Палестине в доме крестьянина остановился монах с семнадцатилетним «стажем» иночества. Распаленный похотью, он попытался овладеть дочерью поселянина, когда они остались в доме вдвоем. С огромным трудом, апеллируя к девственности монаха, его иночеству и угрожая покончить с собой, ей удалось отвратить грехопадение. Но главные аргументы, отрезвившие монаха, были чисто житейские: девушка в принципе могла бы и уступить, если бы монах взял ее на содержание (Иоанн Мосх. Луг духовный, 39).