«Не отставать!» Легко тебе говорить, ты здоров, как лось!.. А мои силы кончаются, вернее, не кончаются, а кончились… и кончились давно. Когда ты диктовал мне свои условия, уже тогда их не было… А если быть до конца честным, их не было и вчера в бане, когда я напросился к тебе в компанию… И ты догадывался об этом, ведь так?.. Поэтому и колебался… но все-таки решился и взял меня с собой… Почему?.. Ответь: почему? Не можешь ответить, а я знаю!.. Потому что вчера в тебе проклюнулся человек! Впервые, вдруг, неожиданно для тебя самого… И ты испугался, растерялся, не знал, как поступить с этим новым для тебя чувством: задушить ли его в зародыше, пока не поздно, или позволить терзать душу и дальше, не давая ей очерстветь окончательно… Вчера в тебе взял верх человек, победило милосердие!.. Не понимаешь, о чем я?.. О милосердии. Что это такое? Потребность души прийти на помощь любому, кто в ней нуждается. Почитай Федора Михайловича — поймешь! Кто такой?.. Где сидел? Сидел в Сибири, в «Мертвом доме». Тоже политический? Да. Писатель. Федор Михайлович Достоевский. Не знаешь такого?.. Немудрено — он умер около ста лет назад — иначе не миновать бы ему знакомства с тобой… Ну, что ты замолчал? Не молчи — говори, спрашивай! О чем хочешь спрашивай, только не молчи, иначе я упаду… О господи, как я устал!..»
Я стал считать шаги — переводил их в метры… Еще десяток, и конец, и я подниму глаза от дороги… Одолев эти метры, я давал себе новый зарок… Я боялся поднять глаза и не увидеть его. Только надежда, что он ждет меня, а не ушел, как грозился, и удержала меня на ногах… Нельзя, чтобы человек остался один!.. Нельзя!..
Шатаясь из стороны в сторону, я добрался наконец до кустарника.
Совсем рядом, поперек тропинки, стояли саночки. На них сидел уполномоченный и, прищурясь, внимательно наблюдал за моими зигзагами на дороге. Из последних усилий я доковылял до него и рухнул в снег возле саночек, все.
…Очнулся на санках. Уполномоченного не было. На снегу лежал его полушубок, на нем — кисет с махоркой и спички… Свежие следы вели в сторону от тропинки, в кусты… (понятно). Осмотрелся — это место было хорошо знакомо.
Еле-еле поднялся… Двинулся дальше.
Сознание ясно, а ноги не слушаются… Не хотят, не могут больше идти мои когда-то сильные, легкие ноги. Не чувствую я их, не мои они сейчас — огромные, как под наркозом, стопудовые, чужие… Кончается, видно, моя власть над ними… А сознание приказывает — иди! Заставь ноги двигаться. Не жди его. Нельзя, чтобы он видел твою беспомощность. Пусть знает: ты борешься до конца! Ты — сильный! Такие, как он, уважают силу. Заставь его уважать тебя, и он не уйдет, не посмеет уйти один… Да, он жесток!.. Но не только… Он может быть и милосердным — сегодня ты уже дважды убедился в этом… «Что посеешь — то и пожнешь!» Добро и зло всегда рядом, всегда вместе… Познать человека до конца невозможно!..
Когда уполномоченный нагнал меня, я еще держался на ногах.
— Ты почему сбежал от меня?
Я тупо смотрел на него, пытаясь отдышаться. В голове звенело. Плясали разноцветные круги в глазах, не хватало воздуха… Силясь ответить, я лишь бессвязно и неразборчиво промычал что-то.
— Ладно, — он подкатил ко мне саночки, легко ткнул в плечо, и я плюхнулся на них, — сиди, отдыхай.
Распутав веревку и сняв с санок чемоданчик, извлек из него еду: горбушку хлеба, кусок сала, пару луковиц… Выложив все это богатство на крышку чемодана и разделив по-братски, одну половину подвинул мне, за другую принялся сам, примостившись рядом на санках. В один миг, как «чайка соловецкая», я проглотил, почти не разжевывая, неожиданно свалившееся на меня счастье!.. И только после того, как доел последнюю крошку, в полную меру ощутил настоящий, лютый, дремавший во мне до поры голод. Будь силы, я, кажется, отнял бы у этого человека, разделившего со мной пищу, его долю. И ничего бы меня не остановило!.. Никакие угрызения совести, — настолько чувство звериного голода завладело мной. Я ненавидел его сейчас!
А он, не подозревая моих мук, аппетитно похрустывал луком, неторопливо и со смаком пережевывал пищу…
Наконец, покончив с едой и закурив, он протянул кисет мне. Оторвав листок бумаги на закрутку, я пытался насыпать в него табак и не мог — дрожали руки, не слушались, не сгибались пальцы… Кончилось тем, что уполномоченный забрал кисет, сунул мне свою горящую цигарку, а себе стал сворачивать новую…
Стоило только затянуться, как все повторилось: он снова оказался на «карусели»… Опять перед глазами все поплыло… Разом исчезли: усталость, болезни, невзгоды… Стало легко и приятно… хотелось, чтобы это забытье никогда не кончалось. Великая сила — табак! Великий наркотик!.. Но похмелье всегда неизбежно. И оно, как правило, горько.