К тому же фашисты научили нас кататься на лыжах. Они уделяли много внимания всем спортивным соревнованиям. Зимой по выходным у нас бывали лыжные гонки, и мы с братом показывали немалые успехи. Этот вид спорта только набирал популярность за пределами Скандинавии, снаряжение еще было весьма примитивным, как и лыжные костюмы. Мама снабдила меня русской меховой шапкой, толстым свитером и курткой из шотландки, что хорошо предохраняло от холода. А вот ниже пояса дела обстояли хуже. Брюки были сшиты из армейского сукна и промокали, как и ботинки, которые, подозреваю, были сделаны из папье-маше. Ноги замерзали буквально за несколько минут. Было очень некомфортно, зато весело.
Мы садились в открытые грузовики, которые везли нас в местечко Абетоне в Апеннинах. Сейчас из Флоренции можно добраться туда за пару часов, но тогда путешествие занимало большую часть дня. Мы некоторое время катались на лыжах и пускались в тех же грузовиках в обратный путь, все еще потные и разгоряченные. Не самая полезная для здоровья ситуация, но она помогала воспитывать настоящих мужчин — так считали фашисты.
Я никогда не ходил спокойно, не мог устоять на месте, а вечно носился сломя голову. Мне нравилось бегать, прыгать, исследовать все вокруг… и однажды, когда мне было одиннадцать лет, эта привычка чуть не привела к трагедии. Это случилось днем после школы. Я направлялся в недолго просуществовавшую маленькую чайную, которую отец открыл вместе со своим другом Куртом. (Они назвали ее «Дейзи», после чего отца во Флоренции еще долго называли синьором Дейзи.) Я часто ходил туда лакомиться пирожными. В тот день я бежал по улице, где шли строительные работы. Там была навалена огромная груда гранитных плит, чтобы мостить тротуар, целая гора, на которую я конечно же должен был взобраться. Я взлетел на эту гору, и она развалилась подо мной, опрокидывая меня в яму. А сверху на меня упала тяжеленная плита и рассекла ногу над коленом до самой кости. Ручьем полилась кровь, показались перебитые мышцы, ужас, одним словом. Я был в полубессознательном состоянии.
Меня спас сторож. Он вытащил меня из ямы, поймал такси и отвез в ближайшую больницу, которая оказалась лучшей во Флоренции — Сан Джованни ди Дио. Меня немедленно отправили в операционную и собирались ампутировать ногу (нынешних чудо-лекарств еще не существовало, а заражение столбняком было смертельной угрозой). Мне дали завернутую в марлю деревяшку, чтобы я зажал ее между зубами — вот и вся анестезия.
Но как только хирург собрался приступить к делу, в операционную ворвалась мама. Кто-то успел ей рассказать о несчастном случае со мной. Сквозь пелену невыносимой боли я понимал, что она находится рядом, но не мог ничего сказать из-за деревяшки во рту, и только слезы катились по моим щекам. Но в полузабытьи я понимал, что она спорит с врачом. «Мы будем ампутировать», — сказал он.
«Пусть лучше умрет, чем останется без ноги», — заявила мама.
Врач продолжал настаивать, и мама дала ему пощечину. Это оказалось весомым аргументом, и он вызвал другого врача для консультации. Тот сказал, что, если не начнется гангрена, шансы на спасение ноги есть, но процесс заживления будет очень долгим.
Целый год я провел в постели, каждый день в смертельном страхе ожидая прихода врача: вдруг он отрежет мне ногу. Врач приходил, обрабатывал рану, что было очень болезненной процедурой, да и рана выглядела ужасающе, и каждый раз существовала опасность, что он скажет: «Все, придется ампутировать». Мне нельзя было двигаться. Рану зашили, и ситуация долго оставалась нестабильной. Наконец стало ясно, что опасность миновала. Я сохраню ногу, но до выздоровления было еще далеко. Мне казалось, что это длилось целую вечность.
Этот год вынужденного бездействия оказал, как мне кажется, решающее влияние на формирование моего характера. Я перестал бегать и начал думать. Я принялся жадно глотать книги, особенно по истории. Я изучил историю России и Италии. Мне нравилось читать о крестовых походах и рыцарях, подвигах и чести. Меня заворожила старинная одежда и символика в костюме. Любимой моей темой стали американские индейцы. Начал я с Джона Фенимора Купера и скоро перешел к более серьезным документальным книгам. Я знал все племена: великолепных наездников команчей, суровых красавцев навахо, элегантных кроу — настоящих денди равнин, благородных обреченных сиу — моих любимцев. В том году я погрузился в их мир.