— Ну такого беспредела там не будет. Он не особо бухает.
Мы все собрались в холле, избегая зеркал и яркого света. «Свободный жребий» были бы не прочь остаться, но Йен хотел ехать домой.
— Тебе понравится Нейл, — сказал Мартин. — Он фанат шаманской музыки, бас и ударные, ритм космоса. Вся эта хренотень.
Йен напрягся.
— Не надо меня опекать, ясно? Я останусь, но только потому, что мне неохота мудохаться с поездом.
После мрачных препирательств пять человек — Йен, Джим, Алекс, Мэтт и Джерри — решили ехать домой на фургончике «Свободного жребия». Остальные уложили сумки и инструменты в наш автобус и отправились к дому Нейла в Нортвуде, в паре миль от отеля. Он был похож на дом Карла. Стоук в целом походил на Северный Бирмингем или на Черную страну. Но следы индустриальной деятельности казались более свежими — скорее раны, чем шрамы.
Днем мы с Карлом отправились побродить. Начался дождь, воздух был теплым и колючим, как шерстяной кардиган. Солнечный свет раскрасил облака. Между одинаковых улочек типовой застройки мы разглядели задник из зеленых холмов. Издали аккуратные викторианские фасады фабрик и административных зданий выглядели впечатляюще, но вблизи были видны надписи краской из баллончика и проволочная сетка поверх темного стекла. Одна из улиц была украшена надписями и граффити, оплакивающими местного парня по кличке Тощий. Надписи протянулись от фабричной стены до заброшенного театра с забитыми досками окнами и крышей, защищенной кольцами колючей проволоки.
— Точно гробница, — сказал Карл. — Театр, вывернутый наизнанку, сцена на улице.
То был непростой день, в голову лезли мысли о будущем. Короткий тур вымотал нас, но не дал удовлетворения, ожидание выхода альбома превратило наши отношения с публикой в нечто большее, чем одноразовое свидание. Если мы не начнем зарабатывать деньги до конца года, мы распадемся. Мартин нас всех достал. Пьянство Карла очень беспокоило меня, как, впрочем, и мое собственное. Эмоции, которые мы выдирали из себя в студии и на сцене не так-то легко пережить на задворках улиц Бирмингема. А здесь, в Стоуке, прекрасном и разрушенном, все напоминало нам о том, что то, что ты считаешь бесценным, может исчезнуть, когда придут судебные приставы. Смогут ли они это продать или нет. Мы прошлись от Нортвуда до Хэнли и обратно. Карл царапал стихи в своем красном блокноте, я прикидывал, каковы шансы заставить Йена Маккалока [53] бросить Лоррейн и отправиться странствовать со мной по индустриальным джунглям. По крайней мере мы держались подальше от пабов.
Вечеринка началась на засыпанном гравием заднем дворе Нейла, мы смотрели, как закат окрашивает горизонт малиновым и лиловым пламенем. Нейл приготовил огромный противень цыплят с рисом. Это был тихий маленький человечек с обесцвеченными дредами и бледно-голубыми глазами. Его дом выглядел удивительно минималистичным — практически ничего, кроме футонов, кушеток и колонок. Мы пили бутылочное пиво и слушали невероятно странное сочетание ар-энд-би, хардкор-техно и спейс-рока, сотрясающее пол откуда-то, где была спрятана стереосистема. Меж тем стемнело, музыка была слишком громкой и мощной, так что нам ничего не оставалось делать, кроме как танцевать.
Прибыли другие гости, совсем юные, почти дети. Вечеринка расползлась по всему дому. Только наверху в комнатах не было колонок, хотя звук несся с обоих концов коридора. Бумажные абажуры отсвечивали ярко-розовым и ярко-голубым. Тощие пацаны знаками показывая друг другу заткнуться, закидывались таблетками. Парочки сплетались в сумеречной зоне, не то в танце, не то в любовной прелюдии. Казалось, все на пути к превращению во что-то иное.
Карл исчез. Дайан и Энди отправились наверх, изучить содержимое пакетика из фольги, который они только что купили. Я был почти девственником в наркотиках, за исключением выпивки и травки. Мне казалось, что они слишком многое забирают у людей, а я не был уверен, что готов отдавать столько. Что бы это ни было. Помимо пива, в кухне Нейла нашлась еще и водка, я налил ее в винный бокал и выскользнул через заднюю дверь, где несколько человек растянулись на холодных камнях. Высокий худой парень стоял, прислонившись к стене, его костлявые руки отстукивали ритм. Он тронул меня за рукав, когда я проходил мимо него.
— Привет, незнакомец. Ты здесь новенький?
— Да, но мне не нужны инструкции, как добраться до твоего места.
— Ты не знаешь, что теряешь. — Под бесцветными бровями его глаза были темны от вопросов. — Что привело тебя сюда? Ты остаешься с Нейлом?
Я рассказал ему про «Треугольник» и про концерт. Он рассмеялся странным бесстрастным смехом.
— Это чертовски печально. Живая музыка так чертовски мертва, милый. Кому нужно, чтобы люди карабкались на сцену и пели. Какой в этом смысл?
Я подумал о «Треугольнике» на сцене, насколько лучше мы звучали вживую, чем в студии. A The Fall. А Bunnymen.
— Живая музыка бывает разная, — ответил я. — Это нечто реальное. Людям по-прежнему нужны зрелища. Создавать их, смотреть на них. Как в театре.
— Театр? Это еще что за хрень? Это типа игры на сцене? Только не говори мне, что такое еще бывает. — Он просунул руку в мой задний карман, прижавшись пальцами. — Раз тебе нравятся зрелища, как насчет этого?
Я посмотрел на него безо всякого выражения.
— Ты долбаный педик или что?
Он молча отшатнулся и чуть не упал, в спешке пытаясь убраться из моего поля зрения. Я почувствовал себя почти виноватым.
В глубине дома Нейл и Мартин погрузились в какой-то личный разговор. Нейл показал на меня и что-то прошептал Мартину, тот рассмеялся. Я решил подлить себе еще водки, но пока я искал бутылку, музыка замедлилась и кухня начала дрожать. Стены покрылись холодным потом. Я сел в углу, готовый прикрыть голову, если дом начнет разваливаться. Рваные электронные риффы вспыхивали внутри моих закрытых глаз. Чтобы успокоиться, я прислушался. В этой музыке было больше басов, чем в хаусе и техно: глубокий сине-черный пульс, удерживающий и больно бьющий. Возможно, это следующий этап танцевальной музыки.
Не то что бы я был большой любитель танцев. В это время музыкальная пресса как раз разорвала трехлетние отношения с хаусом и рейвом. Целых три года любые другие формы черной музыки полностью игнорировались, а неудавшиеся рок-журналисты вроде Джека Баррона глумились над тормозами, не поспешившими присоединиться к «новой музыкальной революции». Теми, кто все еще не сообразил, что, нося бейсболку задом наперед и раскачиваясь под экстази, распевая «ба-ба-ди, ба-ба-да, ба-ба-ди, ба-ба-да», ты сокрушишь капитализм и поставишь его на колени.
Когда я открыл глаза, стены снова оказались на месте. Не стоит недооценивать дурное настроение: оно помогало мне сохранить здравый смысл еще с детских лет. Я поднялся и принялся смотреть на людей, бродящих в поисках чего-то, что я не видел. Все они казались смутно знакомыми, вроде тех, что были на концерте, но с которыми я никогда не встречался. Чья-то рука схватила меня за плечо.
— Ты в п-ррядке, чу-увак? — это был Нейл, пытавшийся изобразить бирмингемский акцент.
— Все отлично, да. Просто устал.
Его глаза были фарфорово-голубыми, удивленными, сочувственными.
— Хочешь, помогу тебе взбодриться?
Он пошарил в кармане своей красной рубашки и выудил белую таблетку.
— Тебе надо расслабиться, Дэвид. Твой парень наверху, накуривается. Я видел его. Пусть поезд мчится себе дальше. Ты можешь путешествовать и без него. Ты можешь летать.
Он чокнутый, догадался я. Я взял таблетку с его ладони и проглотил ее.
Несколько минут спустя мы с Нейлом танцевали в одной из комнат первого этажа. Я чувствовал себя легче и свободнее, чем прежде. Он надвинулся на меня и я прижался к стене. Пряжки на ремнях клацнули друг об друга. На секунду наши члены соприкоснулись сквозь деним. Я поежился, вдыхая тьму. Это было хорошо, беспроблемно, и я легко мог это получить. Я улыбнулся Нейлу и направился к лестнице. Он потянул меня за рукав.
— Подожди.
Мы проплыли вдоль медлительного канала лиц. Он нырнул в кухню и вернулся с двумя бутылками воды.