Ей не удалось подойти незаметно. Роун увидел ее, как только она появилась на дорожке, но не тронулся с места.
Когда она подошла, он спросил ровным, лишенным всяких эмоций голосом:
— Что ты здесь делаешь?
— Решила навестить тебя. Подвинься.
Он повиновался, освободив ей место рядом с собой на верхней ступеньке крыльца. Садясь, она заметила, как сверкнула, взлетев дугой, сигарета, выброшенная через перила. Она хотела было напомнить ему о пожарной безопасности, но вовремя осеклась. Земля была сырой, и сигарета наверняка сразу погасла, как только упала. Кроме того, ее больше заботило то, что Роун был без рубашки.
— Ты не замерз? — спросила она. Ночью в этих местах бывало прохладно, и температура, наверное, опустилась ниже пятидесяти градусов [5].
— Немного.
— Почему ты не оделся?
— Мне нравится мерзнуть.
Грубоватый тон ответа привел ее в замешательство, но только на мгновение.
— Знаешь, ты какой-то сам не свой с той… в общем, после нашей ссоры, — скороговоркой произнесла она.
— Разве я опять веду себя плохо?
— Нет, что ты, я пришла сюда не для того, чтобы с тобой ссориться.
— Тогда зачем?
— Я беспокоюсь за тебя. И чувствую, что чем-то огорчила тебя.
— Чем-то еще, кроме этой взбучки?
— Ты ее заслужил, но я думаю, что дело не в ней.
— Почему ты уверена, что я «огорчен», как ты выразилась?
— Я же не слепая…
— Ладно, пусть так, но не обольщайся — это никак не связано с тобой.
Виктория не позволила себе обидеться. Она была уверена, что таким образом он пытается заставить ее уйти, поэтому решила остаться.
— Тогда в чем дело? Ты не хочешь говорить об этом? Я не обижусь…
— Я не хочу говорить об этом.
Напряженное молчание с каждой секундой становилось тягостнее. Виктория с трудом сдерживала себя, чтобы не прикоснуться к Роуну, успокоить его, помочь, хотя и не знала, почему он страдает. Зато по своему недавнему опыту она знала, как быстро утешение может смениться страстью.
Она пыталась подыскать слова, которые помогли бы им нарушить это молчаливое отчуждение, но Роун опередил ее.
— Ты действительно хочешь знать, о чем я думаю? — спросил он с горечью. — Ты и вправду хочешь знать, какой я эгоистичный ублюдок?
Резкость его тона напугала ее. Возможно, она вовсе не хотела ничего знать. Но она чувствовала, что Роуну нужно выговориться, поэтому заявила:
— Да, я хочу знать, что тебя мучает.
Он тяжело вздохнул.
— Мы как-то говорили о моей сестре, о моей младшей сестре Ким. Ей было всего двадцать лет… Она погибла, ныряя с аквалангом, но это не был несчастный случай. Я убил ее.
9
Виктория была в шоке. Роун видел это по ее глазам. Но вскоре она пришла в себя от неожиданного потрясения.
— Я не верю, — наконец произнесла она.
— Это правда.
— Объясни.
Он глубоко вздохнул. Все, что произошло несколько лет назад, он помнил так, будто случилось это вчера. Он помнил все подробности, но рассказывать о трагедии… Однако, если надо… Пусть лучше она уйдет и оставит его в покое…
— Я был в Австралии, — неожиданно для себя начал рассказывать Роун, — снимал там Большой Барьерный риф для журнала «Нейчэ», и Ким приехала навестить меня. Мы с ней никогда не были особенно близки, сказывалась разница в возрасте и во взглядах на многие вещи, и я подумал, что наконец, побыв вместе, мы сможем лучше узнать друг друга.
Роун говорил, невидящим взглядом уставившись в темноту и перебирая в памяти щемящие душу картины. Так ребенок переворачивает камни, чтобы получше рассмотреть мелкие извивающиеся создания, которые прячутся под ними.
— Я занимался подводной съемкой и захотел показать ей всю ту красоту, которую сам видел. Она была хорошей пловчихой, но боялась плавать в океане. Пару дней я уговаривал ее, обещая, что ничего с ней не случится, ведь с ней буду я. Наконец она согласилась. Теперь-то я знаю, что поддалась она на мои уговоры только потому, что не хотела казаться трусихой. Сначала мы поплавали в спокойной бухточке, и когда она освоилась, перебрались на глубоководье. Для ныряльщика-новичка это было непростым испытанием, но у нее все получалось так хорошо, что мне и в голову не приходило волноваться за нее. Я действительно верил, что ничего не может случиться, пока рядом с ней я — старший брат, опытный и сильный, который всегда сможет уберечь ее от опасности.
Роун замолчал и взглянул на Викторию. Она сидела, подавшись вперед, чтобы лучше слышать его тихий рассказ. Он чувствовал нежный, едва уловимый аромат — запах, присущий только ей одной.
— Мы опустились на глубину семидесяти футов [6], и тогда неожиданно в легкие Ким попала вода. Она подала мне знак, что задыхается, и инстинктивным движением устремилась вверх, чтобы поскорее оказаться на поверхности. Но я остановил ее, опасаясь последствий кессонной болезни. Контролируя скорость, мы поднимались медленно, и она крепко держала меня за руку… Мы уже преодолели большую часть расстояния до поверхности океана, когда я почувствовал, что ее пальцы ослабили хватку. А когда мы наконец вынырнули, лицо Ким было синим и она не дышала. Она была без сознания. Я вытащил ее на песок и начал делать искусственное дыхание, но…
— Она умерла… — Виктория почти шепотом закончила фразу. — Так быстро?
— Мне так не казалось.
Виктория встрепенулась, пытаясь осмыслить услышанное.
— Я уверена, что в твоей жизни это самые страшные минуты.
— Самыми страшными они были для Ким. Лучше уж я убил бы ее выстрелом в голову…
— Роун, это неправда, и ты сам прекрасно это знаешь, — резко возразила Виктория.
— Я знаю только одно — я допустил идиотскую ошибку, а расплатилась за нее ни в чем не повинная Ким. — Он спрятал лицо в ладонях и невнятно пробормотал: — Боже мой, она была еще ребенком.
— Это был несчастный случай. Только так ты должен воспринимать случившееся. Ни о чем другом ты не должен думать.
Он с силой ударил кулаками себя по коленям.
— Я вообще ни о чем не думал, черт побери! Я оставил без внимания ее страхи. Я проигнорировал все правила безопасности, потому что был слишком уверен в себе, верил в собственную силу и непобедимость, в то, что никакое несчастье не посмеет даже помаячить у меня перед носом.
— Но, Роун, мы все хотя бы раз в жизни страдаем от неверных суждений. Мы иногда принимаем решения, о которых потом сожалеем, но это вовсе не значит, что мы плохие люди.
— Неужели? А ты когда-нибудь приняла решение, которое стоило кому-то жизни?
Она вдруг замолчала, и он подумал, что сумел убедить ее в своей правоте. Но когда она наконец заговорила, голос ее зазвучал глухо и так тихо, что он едва разобрал слова:
— Я решила переодеть обувь, прежде чем побежать к отцу и предупредить его о торнадо. Те две или три минуты и стали для него роковыми.
За три года, прошедшие со дня трагедии, Роун не встретил никого, кто бы мог понять или хотя бы попытался понять то, что он пережил, когда погибла Ким. Он выслушивал банальные соболезнования, оставаясь равнодушным к утешениям и пропуская мимо ушей все объяснения знакомых и друзей по поводу случившегося — все старались облегчить его состояние, помочь избавиться от гнетущего чувства вины. Но он продолжал жить с твердым убеждением в том, что никто не понимает, насколько он виноват.
И вот теперь рядом оказалась Виктория Дрисколл, которая поняла его потому, что пережила нечто подобное — решение сменить обувь стоило жизни ее отцу. По крайней мере, ей так казалось.
Роун поднял голову, и взгляды их встретились. Его охватило сильнейшее волнение, возбуждение, от которого замирает сердце и дух перехватывает. Это магическое влечение, необъяснимое влияние, которое оказывала на него Виктория, были сильнее сексуального желания, когда-либо испытанного им. И все же он не мог решиться окончательно растопить последний ледок, преодолеть последнее расстояние, словно между ними разверзлась бездонная пропасть.
5
Пятьдесят градусов — температурная шкала Фаренгейта применяется, в частности, в США; 50°F = 10 °C.