Но кое-кто в Мадриде отмахивался от всего этого. В том числе старые знакомые. Переступив порог Дворца конгрессов, Андрей Каркос громогласно объявил, что три года назад его выгнали из Белграда, а сейчас он приехал сюда в надежде «побачить, як буде помирать мадридски митинг». Калифорниец выдавал себя за «представителя украинского народа» и изъяснялся на ломаном украинском языке. Он организовывал антисоветские демонстрации, подсовывал делегатам клеветнический листок «Смолоскип». Однако так и не «побачил, як помирает мадридский митинг»!
Выйдя однажды из Дворца конгрессов, я оказался в толпе репортеров. Они окружили мужчину средних лет. Тот позировал перед фото- и кинокамерами. Потом медленно поднял левую руку, а правой достал из кармана нож. Камеры застрекотали еще громче, фотоаппараты защелкали как безумные. Тут же появилась «скорая», из нее выскочили санитары и бросились к мужчине. Тот раскинул руки и принял позу Христа. В таком виде его и запечатлели на снимках, лавина которых обрушилась на следующий день с газетных полос на читателя. А в статьях сообщалось, что сей субъект — американец литовского происхождения, проживающий в Филадельфии, и что он вскрыл себе вены в знак протеста против «угнетения национальных меньшинств» в Советском Союзе.
В Мадриде сразу поняли, что за этим тщательно подготовленным «экспромтом» с кровопусканием стоят спецслужбы США. «Тихие американцы» вместе с дипломатами из этой же страны делали все, чтобы сорвать встречу. В результате она буксовала, ее снова и снова откладывали, заседания тянулись месяц за месяцем, год за годом.
…В испанской столице мне больше всего полюбился памятник Сервантесу. Присаживаясь на скамейку возле олив, которые привезли из Ламанчи, слушая возгласы ребятишек, гоняющих мяч в небольшом парке, и призывы торговцев орешками, я смотрел и не мог насмотреться на величественный светлый монумент, который отражается в прозрачном водоеме.
На высоком постаменте в глубокой задумчивости застыл Сервантес — уже немолодой, совершивший все или почти все. Под ним, рядом с верным Санчо Пансой, который по-хозяйски утвердился на приземистом длинноухом осле, восседает на Росинанте благородный идальго. Бронзовый Дон Кихот призывно поднял руку. К чему он призывает? Конечно же к миру и справедливости, ведь Рыцарь Печального Образа, как и его соотечественники, ненавидит гнет, насилие, войну.
Впрочем, не они одни.
— В Хельсинки был взят старт, и теперь идет забег, долгий, нелегкий, но совершенно необходимый. У тех, кто участвует в нем, есть надежный ориентир — Заключительный акт.
Сколько же энергии в этом невысоком полном человеке, одетом в черный с белым воротником пасторский костюм! Когда он делится тем, что его волнует, будто молодеет. А волнует его отнюдь не собственная судьба. Полвека бельгийский каноник Раймон Гоор борется за то, чтобы люди уверенно смотрели в завтрашний день, он — один из руководителей Всемирного Совета Мира, лауреат международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами».
В юности, решив стать священником, Гоор не ограничился изучением теологии. Закончил курсы математики, которую впоследствии преподавал в колледже в Энжьене. Штудировал философию, труды классиков марксизма. В сороковом году сражался против гитлеровцев. Попал в плен, томился в лагере в Баварии. Вырвавшись оттуда, вступил в ряды движения Сопротивления.
Памятник Сервантесу в Мадриде
— Я видел войну очень близко, — сказал мне Р. Гоор. — Помогал выносить с поля боя раненых и убитых. До сих пор не могу без содрогания думать о месяцах, которые провел в плену. В подполье был свидетелем арестов и расстрелов. Я убежден: все должны знать, что такое война, и, не щадя сил, бороться против нее. Общеевропейские встречи помогают добиться этого.
А у меня, когда я слушал каноника, не выходило из головы стихотворение Роберта Рождественского: