Дата, сообщенная Мелой, противостоит всем остальным дошедшим до нас. Мела, основываясь, вероятно, на «храмовой» традиции, приписывает создание гадитанского храма приблизительно ко времени, когда в истории Тира произошли важные события, приведшие к возникновению предания об основании самого города. И трудно себе представить, что сразу же после этих событий или даже в ходе их тирийцы смогли предпринять далекую экспедицию, приведшую к основанию храма. Поэтому, не признавая достоверность самой датировки, надо только отметить, что сами жрецы гадитанского храма настаивали на своей древности в противоположность «городской» традиции.
Некоторые имеющиеся в нашем распоряжении датировки смущают своей «привязкой» к Троянской войне и в целом определенной эллинизацией всей истории. Отсюда довольно серьезные сомнения в самой достоверности традиции и мысль о том, что у ее
II стока стояли, может быть, александрийские эрудиты, которые, зная о роли, играемой финикийцами у Гомера, искусственно связали мифы о Троянской войне и о Гераклидах с путешествиями финикийцев (Bunnens, 1979, 316–317; Moscati, 1989, 13). Но уже Страбон отличал Гомера, молчащего о Тире, от тирийских колонистов, воспевающих Тир. Иногда он (I, 2, 35) называет финикийских колонистов на Западе «сидонянами», но делает это только в связи с сообщениями других авторов. Когда же Страбон, как и Саллюстий (lug. 78, 1), тоже называющий колонистов «сидонянами», говорит о метрополии, то упоминает именно Тир.
Мифы о Геракле и Гераклидах нельзя приписать финикийцам. Скорее наоборот: будучи типично греческим героем, Геракл заимствовал некоторые восточные черты (Potscher, 1979, 1051). Видимо, именно к восточному источнику восходит рассказ Диодора (IV, 17–18) о десятом подвиге Геракла. По словам Диодора, во время своего похода на Запад Геракл стоял во главе не только армии, но и флота. Параллельное же предание, довольно древнее и восходящее, по крайней мере, к Стесихору, делает его типично «сухопутным» героем: ведь даже чтобы переправиться через пролив в Испанию, герой должен был заимствовать золотой кубок у бога солнца Гелиоса (Чистякова, 1980, 41–43). Но в целом Геракл остается персонажем эллинской мифологии.
Естественно, что отрицать определенную эллинизацию финикийской традиции невозможно. В эпоху эллинизма, стремясь включить свою историю в общий исторический процесс, многие «варварские» историки создавали свой труды на греческом языке. Этим объясняется появление трудов Бероса и Манефона, а также создание Септуагинты (Шифман, 1987, 14). Евреи, несмотря на господствующую тенденцию отделиться от язычников, настаивали на своем родстве со спартанцами (I Мае. 12, 6–7, 21). Со своей стороны, и греки интересовались историями туземных народов и государств и использовали их традиции в своих построениях. В римскую эпоху Филон Библский использует труд финикийца Санхунйатона. Он стремился по мере возможности сблизить финикийские и греческие божества, хотя и и значительной степени трансформировал свои данные в эвгемеритском духе. Тирские хронисты Менандр и Дий не только сами носили греческие имена, но и писали свои хроники на греческом языке. Менандр даже отмечал прибытие в Финикию Менелая после падения Трои (Clem. Alex. Strom. 1, 140, 8).
Включение в общий исторический процесс, наиболее существенной частью которого была история Эллады и Рима, привело к принятию греческой историографической схемы, где важнейшей вехой являлась Троянская война. Поэтому неудивительно использование этой вехи и восточными писателями эпохи эллинизма.
На Западе эллинизация местных традиций произошла, по-видимому, еще раньше. В Карфагене эллинизация культуры имела место уже в начале IV в. до н. э (Циркин, 1987, 164–165, 228–236, 247). В этом же направлении могли действовать и гадитанские жрецы. Хотя в гадитанском храме и существовало определенное недоверие к иностранцам, все же полностью изолироваться от контактов с ними храм не мог. Это видно из слов Эвктемона (Av. Or. Mar. 358–363) о том, что иноземцы должны были покидать святилище как можно скорее. Уже говорилось, что еще большее неприятие иностранцев не помешало иудеям считать себя братьями спартанцев. Поэтому и связь событий своей истории с событиями истории эллинской, особенно таким важным как Троянская война, могла быть установлена западными финикийцами, и эту «привязку» античные авторы могли заимствовать у них. Еще важнее то, что даты, не связанные с этой войной, как сведения Псевдо-Аристотеля и Плиния, относятся фактически к тому же времени.