− Это Дьява, обманчивая сила творения. Прикоснитесь к ней.
Старик посмотрел сначала на синее пламя, затем на Каина, вновь на пламя, однако послушался, с большой опаской приближая руку к огню. Чем ближе была синева, тем сильнее становился страх, но пальцы не ощущали ни жара, ни холода. Сбившееся дыхание не мешало танцу огня. И вот рука мужчины оказалась над рукой мальчишки прямо в центре пламени, но оно продолжало гореть, словно в ином пространстве, показывая свой свет, но не прикасаясь к руке человека.
Красные глаза спокойно наблюдали за удивлением на лице Ивана. Не веря собственным ощущениям, старик водил рукой из стороны в сторону, пытаясь найти хоть какое-то различие, затем попытался поймать само пламя, но внезапно его собственная рука прошла сквозь детскую ладонь. В ужасе старик замер, а мальчишка улыбался. Он закрыл ладонь, заставляя пламя исчезнуть, затем резко вновь открыл, словно выбрасывал что-то невидимое. На ладони вспыхнуло алое пламя и тут же вновь погасло в ладони бессмертного. Только затем детская рука коснулась руки человека.
− Он показал мне, как зажигать это пламя. Признал, что не имеет имени, но позволил мне называть себя как угодно, а я поначалу боялся его хоть как-то называть, зато он не боялся меня учить.
***
Дьявол привел Каина в большой круглый зал, у одной из стен которой стоял алтарь. На алтаре лежала одна из тех неправильных коробок, только сделана она была из металла. Мальчик заметил ее издали, ибо она сильно отличалась от всего, что он видел здесь прежде: размером, формой и, быть может, энергией. В ней была какая-то сила, и Каин ни то ощущал ее, ни то действительно видел.
Все остальное же казалось обыденным. Стены были из того же камня, что все залы. Колонны со странными светлыми прожилками, создающие второй круг повторяли высокие колонны тронного зала. Даже алтарь, или вернее сказать пьедестал, на котором лежала дивная коробка, был таким же, как те, на которых хранятся разные предметы в комнатах-музеях, как называл их отец.
Рука дьявола легла на эту коробку.
− Ты ведь никогда прежде не видел книг, верно?
Каин непонимающе посмотрел на него.
− Книги - это способ хранения информации, самый надежный из всех способов, правда, люди часто спорят с этой истиной, но неизбежно возвращаются к ней.
Он открыл книгу и показал множественные ряды непонятных черточек, горизонтальных и вертикальных, что создавали бесконечные ряды на тонких металлических листах.
− Это самая главная книга в моих владениях. Я называю ее книгой Истин, ибо она хранит в себе информацию обо всем, что было в мире людей.
Каин отступил от книги.
− Тебя она тоже помнит, таким, какой ты был...
Мальчик тут же оскалился.
− Но куда интереснее другое, − продолжал мужчина, словно не видел реакцию сына. - В ней хранятся истории прошлых циклов.
− Циклов?
Неприязнь и дрожь отступали перед любопытством, и Каин вновь приближался к алтарю.
− Да, люди далеко не впервые начинают свой путь. Они развивались не один раз.
− И что с ними стало?
− Они уничтожили себя.
Эти слова были произнесены сухо, но так быстро, что Каину вдруг показалось, отца это огорчает, но глядя на него, он не видел ничего, кроме хладнокровия.
− Весь опыт прошлых веков хранится в этой книге. Она твоя.
Мальчик еще раз посмотрел на книгу с легким ужасом.
− Не бойся, она тебе по силам, какой бы странной не казалась. Я хотел показать ее тебе, чтобы ты знал, как много знаний можешь получить.
Каин еще ничего не понимал, но следовал за отцом, покидающим зал, и только оборачивался.
− Для начала я покажу тебе, что делать с обычными книгами...
***
− Тогда я открыл свой личный рай, − улыбаясь Ивану, сообщил Каин. - Наверно трудно поверить, что Дьявол обладает невероятным терпением и педагогическим талантом. Он потратил много лет на то чтобы научить меня читать. Это было действительно сложно. Иногда мне казалось, что я просто умру от попыток что-то усвоить, особенно потому что мой словарный запас был настолько жалок, что понять книги из библиотеки было почти нереально. К тому же написаны они были далеко не на одном языке.
Каин усмехнулся.
− Первой я освоил латынь, впрочем, не так. Сначала я научился считать, а только потом читать и писать на латыни. Почему именно она? Латынь − мой родной язык. И в детстве я говорил именно на латыни, на ней же со мной говорил отец, на ней говорил Адам, и даже ангелы в раю говорят на латыни. Каждый раз человечество обретает ее, она вплетается в науку, становится частью развития и умирает. Иногда я думаю, что люди просто боятся говорить на языке, имеющем силу, и заменяют его языком попроще. Я же по привычке часто думаю на латыни. А вы не удивляйтесь, Иван, что не нашли ее во всем том, что я вам показал. Переводить на любой язык теперь уже не проблема.
− И много языков ты знаешь?
− Все, − равнодушно ответил Каин. - У меня есть время учить что угодно, к тому же мне нравится наблюдать, а не зная, о чем шепчутся и кричат люди, это пустая трата времени. Но это сейчас, а тогда одна латынь могла свести меня с ума, но в то же время мне было интересно. Эти символы с завитушками были ключами к ответам на мои вопросы о смерти, о бессмертии, о Боге, да и просто о мире. Я многого не спрашивал из того, что хотел спросить, но отец как будто знал все мои вопросы и потому учил меня физике, химии и многому другому. Мои знания уже тогда местами были более полными, чем у современной науки.
Он с усмешкой развел руками и продолжил:
− Где-то в этот период я дал ему имя. Сложно сказать, как это пришло мне в голову, но мне стало обидно, что его никак не зовут. Я спрашивал, как назвала его мама, а он признавал, что матери у него не было. Но жить без имени, это так не по-человечески. Хотя вряд ли Дьявол должен жить по-человечески, но меня это мало волновало, и потому я назвал его - Кагитор. От слова разум, на моем родном языке. Вы ведь должны понимать, что латынью его тогда никто не называл. Зато я называл Дьявола по имени, которое дал ему сам, а вот отцом назвать его было не так уж и просто. Что-то мешало мне. Но однажды, я полез за книгой по лестнице на самые верхние полки, по дороге собрал себе целую стопку и, возясь наверху, выронил большой толстый словарь. И с ужасом понял, что он падает на отца, тогда же я назвал его отцом впервые, пытаясь предостеречь, а он спокойно поймал книгу и посмотрел на меня очень внимательно, а после попросил называть его так чаще. Забавно понимать, что такая мелочь могла делать меня счастливым и его, видимо, тоже.
Да и признаться, привыкнуть к нему было сложно. Потому что все, связанное с ним, с большим трудом укладывалось в моей голове. Многое и сейчас не укладывается. На его лице почти никогда нет эмоций, одно только спокойствие. Глаза холодные и одновременно живые постоянно сбивают с толку. У него длинные волосы, почти достающие до пола, и он никогда их не заплетает. При этом они никогда не путаются и не лезут ему в лицо. Он ходит в странных одеждах, а в тот период он и вовсе постоянно ходил в белой рубашке и длинном черном жилете с серебряной вышивкой. Причем жилет полностью закрывал его ноги и было вообще непонятно, есть ли на нем штаны. Вообще, это выглядело так, словно мужчина одел на белую рубашку сарафан, но это не казалось странным. Он был гармоничен в этом. Позже он ходил то в балахонах, то в мантиях, то еще в чем-нибудь, но гамму соблюдал всегда бело-черную и никак иначе, причем черному он отдавал явное предпочтение. Например, вот этот плащ тоже принадлежал ему.
Мальчишка приподнял пальцами ткань на плече и тут же отпустил.
− Я, если честно, даже не помню почему, веков этак десять назад, пришел к нему и заявил, что мне нужен его плащ. Тогда отец спросил, верну ли я его. Он всегда спрашивал, когда я что-то забирал, но независимо от моего ответа, отдавал мне желаемое. Тогда я ответил «нет». Плащ был тут же отдан мне. Между прочим, даже его край чуть позже он сам лично подшил своей рукой. Я тогда вообще не мог понять, как можно, обладая огромной силой и властью, имея целую прорву демонов в своем подчинении, делать что-то руками. Я говорил ему, что это не разумно, а он говорил, что я могу поступать иначе, а он будет поступать именно так. В какой-то такой атмосфере я привыкал к нему, к тому как я живу, к своему бессмертию, но мой мир в целом состоял из моей комнаты, довольно простой, между прочим, комнаты отца, тоже не роскошной, и библиотеки. В зале с книгой Истин мне нечего было особо делать, я пользоваться ей не умел, да и знаний для работы с ней было еще недостаточно. Я избегал даже разговоров о времени, не говоря уже о чем-то серьезном. Постигать физику было интереснее, чем думать о том, сколько мне должно быть лет и сколько дней рождений я сижу тут в библиотеке.