Каин чуть опустил голову, вздохнул, потом приблизился к столу и совершенно спокойно посмотрел в свою чашку кофе. Затем усмехнулся и продолжил:
− Дальнейшие детали будут излишни. Только суть расскажу. Я полагал, что на этом все и закончится, но это было только началом. У этого человека был изощренный вкус. Он долго надо мной глумился, бил, насиловал, смеялся, применял всякие «игрушки», о которых вашей неискушенности лучше даже не знать. Через пару часов я понял, что уже не смогу сбежать, если захочу. У меня не было сил, чтобы порвать веревки, которые перевязывались сотни раз, а потом и вовсе отсутствовали, но я не мог уже ничего сделать. Было мерзко понимать, что у меня в глазах стоят слезы, и я готов молить о пощаде. Меня останавливала разве что все та же противная тряпка. Я не помню, как настал день, и как снова стемнело, время от времени я терял сознание, но его и это не останавливало. Наверно, любой обычный мальчишка умер бы, но его бы и это не остановило.
Каин посмотрел на Ивана, пронаблюдал весь ужас с его глазах, тяжело вздохнул и завершил свою страшную историю:
− Когда стало совсем темно, он завернул мое изуродованное тело в покрывало и вышвырнул в реку.
Старик аж вздрогнул от холодных глаз собеседника, но тот улыбнулся.
− Но вы ведь понимаете, что я не мог умереть?
Глава 30
Глава 30 - Умение пережить
− Я вернулся в ад, но от бессилия тогда довольно нелепо просчитался с переходами и появился в коридоре обнаженный, израненный, с кровью струйкой сочащейся по ногам. Стоять на ногах я почти не мог и дышать тоже. Только так и не вытащил чертову тряпку из своего рта, потому что почти забыл о ней. Я не успел даже прийти в себя, а мне на плечи лег плащ отца. Он был прохладным. От него становилось легче почти мгновенно. Кагитор тогда сказал лишь, что велел приготовить для меня ванну, и оставил меня, словно знал, что я сейчас никого не хочу видеть. Во мне все кипело, хоть и не было сил. Смешно, но мне - бессмертному развратнику - было стыдно и страшно! Тогда я понял, что хочу мстить. Причем не просто мстить, я хотел причинять боль, уничтожать, рвать на части и заставлять плакать. Мне удалось то, чего я желал − я попал в систему человеческого насилия. Войти в нее оказалось слишком просто, а вот выйти...
Каин улыбнулся и поднял руку, заставляя тьму сгуститься. Это значило, что дальше он намеревался показывать свою историю.
***
Раненое тело не успело зажить. Кровавые корки на руках привлекали внимание Каина. Он то и дело, замирая, нервно впивался в них зубами, сдирал, норовя оставить еще больший след, но, как и прежде, его тело планировало избавиться от всех ран и не оставить следов. Он знал это, но все равно снова и снова, разводя краски на небольшой деревянной палитре, обращал внимание на застывшую бусину крови и прислушивался к тому, как дрожит его собственное сердце.
Сам себя не понимая, Каин не хотел никого видеть и, в то же время, содрогался от того, что был совсем один. Однако не покидал своей комнаты, игнорировал отца, который то и дело подходил к двери, давая почувствовать свое присутствие, а после исчезал, не видя готовности разговаривать.
Чаще всего Каин вспоминал Люцифера. Он думал о падшем, понимал, что тот наверняка беспокоится из-за отсутствия друга, но ощущал себя недостойным внимания добрых зеленых глаз.
Жертвой он себя не чувствовал. Слово «жертва» в его сознании не возникало, только гнев и какое-то странное вязкое отчаянье с ощущением грязи в каждой клетке собственного «Я». Он уже не один раз погружался с головой в горячую воду и раздирал собственную кожу, стараясь избавиться от этого мерзкого чувства, но это ему не помогало. Он только содрогался от боли, что горячая вода причиняла ранам, и не мог даже плакать, а потом запирал комнату и рывком забирался на стремянку, прихватив с собой палитру. Брал кисточку и дрожащими руками клал краску на подготовленный для нее потолок.
Никогда прежде он не занимался росписью, тем более потолков, однако подошел к делу с дотошностью профессионала. Изучив не одну книгу, Каин тщательно подобрал раствор, которым покрыл каменный потолок, прежде чем взяться за краски, а после долго подбирал каждый оттенок. Художником он не был и раньше рисовал лишь схемы, чертежи и лишь изредка анатомические наброски. Все это было нужно для его обучения, а теперь из него рвалась художественная страсть. Он хотел показать небо, настолько реальное, насколько только можно было себе представить. Он избирал зелень так, словно надеялся вдохнуть в нее чувство свежести, а красные тона так, словно это должна была быть живая кровь, а не краска. При этом до последнего момента он и сам не знал, что собрался рисовать над своей головой в этой комнате в самом центре ада. И даже стоя на стремянке со всей палитрой синих тонов, касаясь кистью потолка и оставляя первый полупрозрачный мазок, он не понимал, чего ждет.
Синее небо над его головой очень быстро засияло тем светом, что он видел лишь однажды. Таким небо бывает лишь в горах, когда кажется, что, протянув руку, можно дотянуться до облаков. Тогда он улыбался и дрожащими руками создавал листья поверх этой синевы.
С каждой линией ему все больше хотелось разрыдаться, но ни одной слезинки не появлялось на ресницах. Он просто продолжал работать, постепенно забывая о странном чувстве на коже, о ране на руках, о еде и сне, о времени и людях. Над его головой высились яблони с огромными плодами, как в детстве, а над ними небо с явным бесконечным светом. И так хотелось протянуть руку еще выше, но камни не позволяли подобного.
Не спеша, с любовью, он выводил каждую линию. Поднимал кисть, касался ей потолка, клал тонкие мазки один за другим, постепенно выводя нужный тон и форму.
Когда алая капля сорвалась и упала на его щеку, он испугался. И в один миг вспомнил все. Его сердце охватила паника, будто это была не капля краски, не бусинка жалкого раствора, а голос боли и отчаянья. В тот миг ему казалось, что сильные руки вновь сомкнулись на его горле. Он задрожал и чуть не рухнул со стремянки, но взял себя в руки, даже не вытер краску со своего лица, поднял глаза к рисованному небу, а дальше, словно гордец, продолжал свою работу с явным вызовом и дьявольской усмешкой.
Когда роспись была завершена, Каин подобрал серые тона, подобные цвету стен, и обрамил ее так, словно кто-то разрушил потолок, открыв новые виды. Тогда он отбросил краски, захлопнул книжки и лег на пол.
Над ним было небо и ему казалось, что он слышит шум ветра. Трава касается его кожи, а из хижины доносится запах свежело хлеба.
Если бы он был обычным мальчиком двенадцати лет, он умер бы еще ночью, не дожив до утра, а если бы дожил, то непременно умер бы днем. В холодную воду непременно упало бы мертвое тело.
Он поднимал руку, стараясь достать до синевы, но тут же вспоминал, что Бога нет, особенно в аду. В тот же миг возникал оскал, а протянутая рука превращалась в кулак.
Теперь Каин точно знал, что настало время его мести. Мести, которая избавит его от мерзкого чувства собственного унижения, ибо только кровь того человека может смыть с него это. Тогда можно будет стереть эту глупую детскую слабость со своего потолка!
Именно с этим чувством Каин встал и покинул комнату, прихватив с собой плащ отца. Столкнувшись с Кагитором в коридоре, он швырнул ему этот плащ в лицо. Алая слеза из краски по-прежнему была на щеке Каина, словно говорила, что ничего не закончилось.
− Идем со мной, − сказал Каин холодно, ускоряя при этом шаг.