Я заплатил положенные десять драхм человеку в маленькой зеленой будочке около Акрополя и стал подниматься по ступеням на Пропилеи. Все мы с детства по картинкам представляем себе Акрополь и Парфенон. Мы видели их в книжке, у викария в кабинете, в пароходных кассах. Мы получали открытки с их изображениями — от приятеля, который как-то отправился в Грецию.
Профессор Магаффи предупреждал меня, чтобы я не ждал слишком многого. Вот что он написал в книге «Прогулки по Греции»:
Где еще вы найдете развалины, которые сочетали бы в себе такую потрясающую красоту, такую великолепную четкость, такой огромный объем исторической информации. Никакие другие постройки в мире не выдержали бы такого груза величия. Первое посещение Акрополя, как правило, разочаровывает. Путешественник знает, что Греция — это кульминация культуры Древнего мира, Афины — самое значительное место Греции, Акрополь — Афин, Парфенон — Акрополя, и столько ассоциаций теснится у нас в мозгу, что мы неосознанно ищем, за что бы зацепиться, стремимся найти к чему привязать свои мысли, обрести точку, из которой можно было бы обозреть историю во всем ее величии. И сначала кажется, что наши надежды были напрасны: разбитые колонны, вывороченные цоколи — все это вовсе не потрясает. Путешественник вынужден с горечью признаться себе, что разочарован.
Держа все это в голове, я поднимался по ступеням на Пропилеи. Солнце так нещадно палило, что у меня заболели глаза. Древние афиняне очень гордились этим прекрасным строением. Один комедиограф пишет: «Они всегда готовы восхвалять четыре вещи: свои мирты, свой мед, свои Пропилеи и свои смоковницы».
Пройдя через Пропилеи, я увидел перед собой огромную скалу, а на ее вершине, на фоне голубого неба, — Парфенон.
Честное слово, я в своей жизни ничего красивее не видел. Я почти боялся подойти ближе, чтобы не разочароваться. И как только доктор Магаффи мог писать такие странные вещи о Парфеноне! Если и есть на свете зрелище, превосходящее самые восторженные ожидания, то это, конечно, Парфенон. Вознесшийся высоко над Афинами, не имеющий в качестве фона ничего, кроме голубого летнего неба, гораздо крупнее, чем я себе представлял, и в то же время кажущийся странно невесомым, Парфенон, даже в виде развалин, выглядит так, как будто только что спустился с небес на вершину Акрополя.
Почему ни одна фотография и ни одна картина не могут передать величие Парфенона? Нелегко ответить на этот вопрос. Есть в этом храме какое-то особое равновесие, есть что-то истинно греческое в том, как отсечено все ненужное, — и это совершенно невозможно передать на бумаге или холсте, поскольку тут работает не зрение, а ум. Наверно, лучше всего было бы сравнить это здание с птицей в тот краткий миг, когда она уже складывает крылья, чтобы сесть, но еще находится в воздухе.
Колонны пентелийского мрамора со временем пожелтели до цвета, который обычно описывают как золотой. Но это не золотой. Это молочно-бежевый — цвет корочки девонширских сливок.
Не знаю, считали бы мы Парфенон столь же красивым в дни его наивысшей славы или нет. Думаю, что нет. Сейчас мы восхищаемся кремовым мрамором, облагороженным временем, а тогда все здесь блистало и сверкало золотом и яркими красками. Греки любят все цветное и блестящее. Они часто раскрашивали статуи или покрывали их позолотой: волосы, скажем, были рыжие, одежды — зеленые, синие или красные; копья, сандалии, венки, уздечки, цепочки делали из бронзы или позолоченной бронзы. В полумраке Парфенона стояла высокая (сорок футов) статуя, ради которой все это и затевалось в свое время, — знаменитое деревянное изображение Афины. Богиня изображена в шлеме, в левой руке держит щит, в правой — фигурку крылатой Ники.
Эта статуя Фидия считается одним из самых замечательных творений античности. Несмотря на то что она была из дерева (статуи традиционно делали из этого материала), ни дюйма дерева не было видно. Лицо и руки покрывали пластинки из слоновой кости. В глаза были вставлены драгоценные камни, золотые косы ниспадали на плечи из-под золотого шлема.
Даже в те времена, когда люди умели создавать такие шедевры, как Парфенон и все, что в нем находилось, существовала на свете зависть, и далеко не всем было присуще благородство. Перикл, зная, что придет время и у Фидия начнутся трения с местными жителями, настоял на том, чтобы золотые пластины, которыми облицована статуя, при необходимости можно было снять.
И действительно, однажды Фидия обвинили в краже части золота, выделенного ему государством. Скульптор велел снять пластины и взвесить их — доказав таким образом, что обвинение ложно.