См. также об отражении Книги Исайи в стихотворении Ахматовой «Когда в тоске самоубийства»: Ронен О. К истории акмеистических текстов// «Сохрани мою речь…». Т. 4. № 2. М., 1993. С. 66–67.
Лавренев (наст. фам. Сергеев) Борис Андреевич (1891–1959) — поэт, прозаик, драматург, критик, автор помещенной в московском альманахе статьи «Замерзающий Парнас» (С. 376), в которой, в частности, говорилось:
В особенности больно смотреть на Анну Ахматову. Как могла она, нежная, исстрадавшаяся, молчаливо-загадочная и жуткая, попасть в ряды этой вымуштрованной роты — для меня представляется непонятным. Не потому ли каждый раз, как она появляется на замерзших страницах «Аполлона», получается впечатление, что в ряды дрессированных бесстрастных кукол <…> попал живой человек, которому непривычно и страшно среди деревянных истуканов и который бьется, нарушает железный фронт и кричит от ужаса.
Возможно, Б. Лавренев видел Ахматову во время своей поездки в Петербург в 1912 году, о которой вспоминал впоследствии, говоря об А. Н. Толстом:
Первая моя встреча с ним относится к 1912 году. Я был тогда совсем юным студентом Московского университета, работал секретарем редакции альманаха «Жатва» и был редакцией направлен в Петербург для того, чтобы вырвать у Куприна обещанную повесть «Жидкое солнце» и какой-нибудь рассказ у Алексея Николаевича. <…> Я договорился с одним из молодых присяжных поверенных, завсегдатаев литературных кружков, что мы придем в литературный подвальчик, где бывает Алексей Николаевич, и, может быть, нам удастся с ним побеседовать. Я пришел в этот подвальчик. Это было в 1912 году. Сидели за столиками мужчины сомнительного пола с накрашенными губами и не менее сомнительные дамы. Плавал туман, туман, похожий на мистический туман гоголевских повестей.
В «Бродячей собаке» Ахматова, может быть, и не появлялась в это время (вскоре после рождения сына), но стихи ее для четвертого выпуска «Жатвы» могли быть переданы при личной встрече, и более чем вероятно, что при приглашении Ахматовой в альманах ей был поднесен второй выпуск (а третий она должна была видеть из-за помещенной там рецензии Г. Чулкова на «Вечер»), и, возможно, из-за этого знакомства проистекло некоторое интертекстуальное сближение, отраженное в литературе о Лавреневе:
«Мука рассвета» очень сильно напоминает Анну Ахматову. В нем встречаются фразы, целиком взятые у Ахматовой:
Невольно вспоминается одно стихотворение Ахматовой из сборника «Четки»:
Стихотворение Лавренева было напечатано во втором выпуске «Жатвы»:
Переданное Анной Ахматовой для четвертого выпуска «Жатвы» и вспомнившееся критикессе стихотворение «Протертый коврик под иконой» с его «чуть слышным запахом» было тогда уж не источником, а, возможно, отголоском знакомства с лавреневским стихотворением, которое было насквозь пропитано Иннокентием Анненским с его, по слову Гумилева, «еле слышными духами», в том числе и «струей резеды в темном вагоне».
См. также: Тименчик Р. Анна Ахматова в 1960-е годы. С. 317–318; Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. 1938–1941. С. 352–353.
Орлов Владимир Николаевич (1908–1985) — литературовед, редактор ахматовского сборника 1946 года, тираж которого был уничтожен (С. 29).
Во время подготовки этой книги (см. о ней: Гончарова Н. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. М.; СПб., 2000. С. 79–88, 246–248) он участвовал вступительным словом в радиопрограмме, в которой исполнялись стихи Ахматовой — ср. запись А. В. Любимовой о ее визите 10 августа 1946 года к Ахматовой:
Пришла часа в три. Она лежала на диване в черном китайском халате, красивая, курила. У нее сидел литературовед В. Н. Орлов (немного сердитое лицо, длинный ноготь на большом пальце, палка, светлые брюки). Принес ей деньги за выступление по радио.
В справке МГБ от 15 августа 1946 года он назван в числе «ближайших связей Ахматовой по Ленинграду» (как известно, именно он привел Исайю Берлина в дом к Ахматовой).
Текст его выступления по радио сохранился, там, в частности, говорилось:
«Ведь капелька новогородской крови во мне, как льдинка в пенистом вине», — писала Ахматова, — и на ее стихах всегда лежал отчетливый национальный колорит. Вне этого колорита нельзя правильно понять и оценить поэзию Ахматовой. Нет ничего более несправедливого, как трактовать эту поэзию только как «комнатную», узко индивидуалистическую, исключительно посвященную темам любви. <…> Было время, когда она писала очень редко, как будто уже сказала все, о чем хотела и могла сказать. Однако, примерно в конце тридцатых годов, Ахматова вернулась к интенсивному творчеству. Произошло как бы второе рождение большого русского поэта. <…> Поэзия Ахматовой все больше и больше проникается самим духом истории, ощущением жизни в ее историческом движении вперед, в будущее. В этом, конечно, можно усмотреть одно из проявлений общих для всей советской поэзии тенденций. <…> Перед нами большой поэт, прошедший длинный и сложный творческий путь и сейчас находящийся на новом подъеме, поэт в полном расцвете своих творческих сил. В одном из недавних своих стихотворений Анна Ахматова говорит:
Нам остается только пожелать, чтобы эти стихи не остались одним предположением.
Во время работы над этой радиозаметкой у него сложилось стихотворение: