На самом деле существовало и другое (хотелось бы верить, до сих пор сохранившееся), еще более экспрессивное — и вполне откровенное — описание преображения Горького перед портретом. Это запись, однажды обнаруженная мною в архиве дочери Карин Смирнофф:
В тот день Горький был у нас дома в Гельсингфорсе вместе с Марией Федоровной, сначала недовольный и молчаливый, страшно некрасивый, пока они с В. не принялись говорить о Стриндберге. Когда я подарила ему портрет, он просиял, внезапно похорошел и потеплел. Я никогда не видела, чтобы глаза так могли преображаться; словно озаренное изнутри, и озаренное сильным светом, вслед за глазами переменилось все его лицо, а рукопожатие стало крепким и теплым.[1591]
Едва ли можно удивляться тому, что Горький в 1912 году, в слове памяти, помещенном в «Dagens Nyheter», характеризовал Стриндберга как европейского писателя, имевшего для него наибольшее значение[1592].
Имя Норы Сахар, в период эмиграции Лидарцевой (по-французски Лидар), в наши дни — не более чем сноска к биографии Анны Ахматовой. Роман Тименчик вкратце пишет о ней в книге «Анна Ахматова в 1960-е годы»[1593]. Она стала известной прежде всего в качестве журналистки парижской эмигрантской прессы. Как истинная представительница петербургской культуры 1910-х годов она писала об опере, балете и театре. Умерла в 1983-м, но года ее рождения Тименчик не указывает.
Вероятнее всего, Нора Сахар родилась в 1900-м. Однако это точно не установлено, это мог быть и 1899 год. Будучи дочерью известного адвоката Якова Сахара, в 1910 году Нора познакомилась со своим ровесником Сергеем Риттенбергом (1899–1975), чей отец сотрудничал с Сахаром. До нас дошли ее письма, написанные Риттенбергу в более поздние годы, в стокгольмский период его жизни[1594].
В 1917 году Нора Сахар окончила гимназию М. Н. Стоюниной. В послереволюционном хаосе она быстро влилась в литературную жизнь былой столицы, появляясь то в поэтической студии Николая Гумилева, то в Доме искусств. После похорон Александра Блока она приняла решение покинуть Россию и эмигрировать в Берлин, в котором оставалась в течение ряда лет, прежде чем оказаться в Париже. В эмиграции она поддерживала дружеские отношения с Ольгой Глебовой-Судейкиной, Сергеем Кречетовым, Лидией Рындиной, Николаем Евреиновым, Анной Кашиной-Евреиновой и Александром Кондратьевым. Она также работала переводчицей, неоднократно посетив средиземноморские страны, языками которых — итальянским и португальским — превосходно владела.
4 марта 1921 года, когда еще шла Гражданская война, Норе Сахар, по всей видимости, исполнялся 21 год. Свой день рождения она отмечала с гостями — Корнеем Чуковским, Николаем Евреиновым, Михаилом Кузминым и Юрием Юркуном. Первые трое из названных гостей написали в честь именинницы три буриме с намеком на восстание, которое подняли матросы в Кронштадте и которое спустя короткое время, в период с 7 по 18 марта, было по приказу Троцкого с крайней жестокостью подавлено Красной армией под командованием Тухачевского. В письме к Сергею Риттенбергу, написанном уже в 1970 году, Нора Лидарцева вспомнит эти тексты.
Вот импровизация Чуковского: «Зачем, о безумная Нора, / В те дни, когда стонет Кронштадт, / Ты, словно жена военмора, / Устроила пир и парад? / Что, если, как родину Канта, / Тебя покарает Антанта?»
Продолжение Евреинова (с отголосками XIX века в духе Ивана Мятлева): «Ну, достукалися, Нора! Взбунтовался тут Кронштадт! / Ж’вуз ассюр, шеф военмора / Н’э па рад, нон, н’э па рад./ Вот мораль ученья Канта / и ответ сухой д’Антанта».
И в заключение буриме Кузмина: «В какие дни рождалась Нора! / Когда опять вздымил Кронштадт, / И вместо рожи военмора / Увидим майский мы парад, / и радугу родного канта / Вернет нам дружная Антанта».
В комментарии к письму Лидарцева объясняла, что «достукалися» намекает на слова, которые в то время можно было прочесть в стенных газетах: «Достукались, негодяи! Мы вас всех перевешаем, как куропаток!»[1595]
Конечно, тогда было трудно предположить, насколько кровавым окажется подавление Кронштадтского восстания. Известно, что число жертв насчитывает несколько тысяч. Вполне очевидно, что насмешливый, сатирический тон и шутки по поводу Антанты в трех буриме свидетельствуют о последних следах легкомыслия петроградской интеллигенции. Спустя несколько месяцев смерть Блока и расстрел Гумилева положат конец всем иллюзиям. А Норе Сахар останется только эмигрировать.
В 1933 году Ивану Бунину была присуждена Нобелевская премия по литературе. В силу этого он стал относиться к Швеции с особой благодарностью. В своей Нобелевской речи он назвал шведский «народ-рыцарь» своим благодетелем[1596]. Позднее он — хотя эти слова были криком о помощи — назовет себя «в некотором роде тоже шведом»[1597].
В особенности же у него были основания испытывать благодарность к преподавателю русского языка в Лундском университете Михаилу Хандамирову. Благодаря Хандамирову и именно с мыслью о Нобелевской премии был сделан и издан ряд высококлассных переводов произведений Бунина на шведский язык, выполненных профессором Сигурдом Агреллем и Рут Ведин-Ротштейн. Кроме того, Хандамиров позаботился о том, чтобы Бунин вовремя вступил в переписку с Агреллем. В своих письмах Бунин не раз смог высказать пожелания о том, какие из его произведений следует перевести на шведский[1598]. Без деятельной помощи Хандамирова Бунин бы премии не получил.
Михаил Хандамиров (1883–1960), армянин по происхождению, служил офицером царской армии, в войне был ранен и благодаря помощи Красного Креста приехал в Швецию на лечение. Он стал искусным педагогом Лундского университета, применявшим оригинальные методы преподавания. Он воспитал ряд впоследствии выдающихся шведских славистов; его деятельность, направленная на пробуждение интереса к русской культуре, имела широкий диапазон[1599]. По его инициативе на шведский язык были переведены Иван Шмелев и Марк Алданов, а также — в меньшей мере — Антон Чехов, Аркадий Аверченко и Михаил Зощенко. Сам он был человеком непритязательным и скромным, что, возможно, стало причиной того, что он уклонился от участия в Нобелевских торжествах.
В Швеции Бунин провел менее двух недель. Естественно, Бунину было важно встретиться с Хандамировым, ключевой для него фигурой. Тот предложил Бунину остановиться в Лунде по дороге домой. Но это оказалось не так просто осуществить. Бунин предпочел встречу по пути в Стокгольм. Это следует из ранее неизвестной открытки, которую Бунин послал Хандамирову (с подписанной им собственной фотографией) 30 ноября 1933 года. Вот ее текст:
Дорогой Михаил Фридонович, не знаю, каким путем уедем из Стокгольма, не знаю поэтому, смогу ли заехать в Лунд. Выезжаем из Парижа 3-го вечером, утром 4-го из Гамбурга прямо в Стокгольм. Не знаю, когда проедем Мальмё, думаю, 4-го днем. Ваш Ив. Бунин.[1600]
Бунин и его спутники — жена Вера, подруга Галина Кузнецова и секретарь Яков Цвибак (Андрей Седых) — прибыли на пароме из Сассница в Треллеборг вечером 5 декабря. Они задержались на сутки, поскольку опоздали на поезд в Гамбурге. Хандамиров встречал их в Треллеборге и сопровождал на поезде до Мальмё в окружении журналистов и фотографов. Спустя уже несколько минут Бунин со спутниками отправились дальше в Стокгольм. В подобной ситуации беседа не могла стать многословной. Инициатива принадлежала журналистам[1601].
1591
Запись находилась в частном архиве внучки писателя, Карин Стриндберг, вышедшей замуж за своего некровного двоюродного брата Эрика Стриндберга. Запись была обнаружена автором статьи в 1988 году. Она вряд ли уцелела после смерти К. Стриндберг в 1993 году.
1592
Так начинается слово памяти Горького: «Август Стриндберг был для меня самым близким человеком в европейской литературе, писателем, наиболее сильно взволновавшим мое сердце и ум» (Dagens Nyheter. Stockholm. 1912. 15 maj).
1596
См. благодарственную речь Бунина на Нобелевской церемонии в Стокгольме в: Нобелевские дни //
1597
См. письмо И. А. Бунина его другу С. А. Циону от 5 августа 1943 г.:
1598
См.: Письма Ивана Бунина шведскому профессору Сигурду Агреллу / Red. Karlis Dravinš // Årsbok 1965/1966 utgiven av seminariema för slaviska språk, jämförande språkforskning och finsk-ugriska språk vid Lunds universitet. Lund, 1967. S. 3–28.
1599
Выдающийся шведский пропагандист русской литературы XX века, Нильс Оке Нильссон, благодаря Хандамирову познакомился с русским языком и литературой, еще будучи гимназистом.
1600
Архив автора статьи. За день до этого Бунин в еще одной открытке сообщил почти то же самое о плане поездки, не обсуждая, однако, предполагаемую встречу. Он лишь подчеркнул: «Всячески постараюсь увидать Вас. Очень, очень благодарю за все» (Открытка от 29 ноября 1933 г. //
1601
Две недели, проведенные Буниным в Стокгольме, подробно документированы; в особенности он сам много рассказывал о своих впечатлениях от Стокгольма и церемонии. Именно об этом первом отрезке путешествия коротко сказано в его записях (от 26 октября 1934 г.), посвященных поездке в Швецию: его вагон из Треллеборга «буквально осаждается — целой толпой фотографов и журналистов…» (