Иванов находит четыре синонима «аспектам»: они — лилии его невинной секты, зениц воззревших интеллекты, духи глаз и спектры душ. Очевидно, речь идет о силе чистого знания, подобной прозрению или интуиции. Спектр — противоречивое слово, обозначающее заодно аналитическую полноту предмета (например, зримый спектр естественного света) и его призрачность. Спектр — это прозрачность предмета как в положительном смысле очевидности, так и в более отрицательном смысле несущественности или фантомности, т. е. того, что лишь является, но не есть[84]. Это противоречие неизбежно при зрительном восприятии, в котором глаз вынужден проникать через предмет, чтобы увидеть его насквозь. Оно также присуще религиозному знанию, поскольку речь идет о познании непознаваемого. Всякое познание является актом насилия по отношения к сокровенному предмету, превращает его в зрелище. Как при этом возможно правдивое знание?
На этот вопрос отвечает другой сонет из «Прозрачности» «Gli spiriti del viso», который проливает свет и на образ «духи глаз»:
Образ «духи глаз» восходит к «Новой жизни» Данте, где среди прочих чувственных духов они отвечают собственно за зрительный опыт[85]. В свою очередь, чувственные духи подчиняются таким высшим силам, как Дух Животный и Дух Природный. Духи глаз (или, в переводе А. Эфроса, зрения) внимают видению Беатриче по указке Духа Животного, который, согласно Данте, «пребывает в верхней светлице, куда духи чувственные несут свои восприятия». Судя по всему, у Данте духи зрения значительно более нерадивы, чем у его русского последователя; Данте рассказывает, как «Дух Любви, уничтожив всех других чувственных духов, гнал наружу слабых Духов Зрения и говорил им: „Ступайте воздать честь Госпоже вашей“, — а сам становился на их место. И если кто-нибудь захотел познать Любовь, тот мог бы сделать это, созерцая трепет моих очей»[86]. Лишившись дара различения, глаза Данте прикованы к его любимой, а сам Данте находится в плену у своих глаз, печальный вид которых, по его словам, достоин жалости. Поэтому Любовь изгоняет их и сама берет на себя ответственность за зрение. У Иванова же, по словам Памэлы Дэвидсон, духи глаз «проводят большую часть своего времени, мечтая о мире за пределами видимых явлений и произнося суждения о явлениях сего мира»[87]. Таким образом, Иванов сливает воедино силы зрения и суждения, духа зрения и духа любви в единое понятие «аспект». Как будет показано ниже, невнимательность Иванова к уроку Данте об опасности исключительно визуального отношения к миру имеет далеко идущие последствия в его творчестве.
Как отмечает Памэла Дэвидсон, стихотворения «Аспекты» и «Gli spiriti del viso» близко связаны с одним фрагментом в последней главе книги Иванова «Эллинская религия страдающего бога» (возможно, что стихотворения писались как раз в конце парижского курса лекций, легшего в основу этого текста):
Религии по существу чуждо притязание быть нормативною инстанцией познания; но ее эмоциальная сфера необходимо обуславливает аспект познаваемого. То, что мы называем аспектом вещи, слагается, по нашему мнению, из результатов тройственной психологической зависимости всякого восприятия, во-первых, от (апперцептивных) ассоциаций, неразделимых от восприятия, — во вторых, от выбора тех или иных признаков воспринимаемого, нас особенно в нем поражающих и затемняющих собой остальные, — в-третьих, от волевого элемента нашей оценки, утверждения или отрицания воспринимаемого. Ассоциация, выбор и оценка создают психологическую среду, в которой явления необходимо преломляются, прежде чем войти в наше сознание (φαλνομενα для нас еще и δυαχρινομενα). Суммирование аналогичных аспектов коллективного восприятия кристаллизуется и объективируется в стиле народа или эпохи (стиль — типический аспект); а заражение аспекта составляет virus культурно-исторических движений, их внутреннюю «идею», часто не сводимую до конца к логически определенному содержанию. Нам кажется, что именно аспект, не догмат, — посредствует между религиозным чувствованием и познанием.
84
Ср.:
85