От Кибирова до Пушкина [Сборник в честь 60-летия Н. А. Богомолова]

Кратко напомним, как разворачивались события. По делу антропософов было задержано 27 человек, среди которых оказались друзья Белого и его возлюбленная (фактически — жена) Клавдия Николаевна Васильева. Аресты начались в конце апреля и длились до конца мая, еще месяц тянулось следствие — обвинительное заключение датировано 29 июня 1931 года, а приговор — 8 сентября. Во время второй волны арестов 8 мая был арестован Петр Николаевич Васильев — муж К. Н. Васильевой, и вместе с ним увезен хранившийся на его квартире сундук с рукописями Белого. Об этом потрясенный писатель узнал от приехавшего в Детское Село Петра Никаноровича Зайцева: «Белый тут же немедленно написал письмо А. М. Горькому. Клавдия Николаевна заставила меня выпить кофе, и я тут же отбыл в Москву»[458]. Печальная очередь дошла до самого П. Н. Зайцева 27 мая — третья волна арестов была самой массовой. Вместе с Зайцевым забрали близких А. Белому людей: Лидию Васильевну Каликину, сестру К. Н. Васильевой Елену Николаевну Кезельман, Бориса Петровича Григорова и др. Еще не зная об этих арестах, 31 мая Андрей Белый в отчаянии писал П. Н. Зайцеву о схваченной накануне К. Н. Васильевой: «После того, как взяли ее, сутки лежал трупом; но для нее в будущем надо быть твердым; и я… — возьму себя в руки»[459].

Белый, мучительно переживавший за своих друзей и жену, оставаясь, к своему недоумению, на свободе, старался вызволить их с Лубянки всеми возможными средствами. Ключевую роль в итоге сыграли помощь и заступничество Вс. Э. Мейерхольда. В письме к З. Н. Райх от 8 июня 1931 года А. Белый просил Вс. Мейерхольда узнать, где держат К. Н. Васильеву: «Просьба <…> справиться или обратиться к лицу, могущему дать справку, где Кл<авдия> Ник<олаевна>: точно ли в Москве; и сообщить старушке матери; или: заехать к ней и дать совет, как ей поступать в Москве»[460]. В следующем письме от 18 июня А. Белый просил режиссера устроить ему встречу с кем-нибудь из чекистов, ведущих следствие, чтобы передать бумаги и рукописи, свидетельствующие о полной невиновности К. Н. Васильевой: «Мне хотелось бы лично видеться с цензорами<…> или, чтобы кто-нибудь из друзей это передал <…> или устроил бы мне свидание с людьми, с которыми я по прибытию в Москву мог бы побеседовать»[461]. Уже 27 июня Белый встретился с Я. С. Аграновым, заведующим секретно-политическим отделом ОГПУ, членом Коллегии и главой «Литконтроля» ОГПУ[462]. В письме от 4 сентября А. Белый благодарил Вс. Мейерхольда за участие в этом деле и особенно за устроенный разговор с Аграновым, который, по мнению писателя, сыграл важнейшую роль в судьбе Васильевой:

Пишу во-первых, чтобы выразить Тебе и Зинаиде Николаевне нашу горячую благодарность с Клавдией Николаевной за ту сердечную помощь, которую Ты и Зинаида Николаевна нам оказали, ибо без Агранова я не мог бы, вероятно, надеяться на скорое освобождение К. Н., а путь к Агранову я нашел через Тебя: 27 июня Агранов принял меня, позволил горячо, до конца высказаться, очень внимательно отнесся к моим словам, так что я вынес самое приятное впечатление от него[463].

К этой встрече он неоднократно возвращался в дальнейшем в письмах к друзьям, в первую очередь к арестованным П. Н. Зайцеву и А. С. Петровскому[464].

Хлопоты Белого, последовавшие за ними встреча и разговор с Аграновым, видимо, повлияли на исход дела и на мягкий приговор в отношении Васильевой и ее мужа: «Лишить права проживания в 12 п[унктах] с прикреплением к определенному местожительству сроком на три года, считая срок: первой с 30/5–31 г., и второму с 8/5–31 г. Приговор считать условным, из-под стражи их освободить»[465]. Также были освобождены Е. Н. Кезельман и Л. В. Каликина с запретом на проживание «в 12 п[унктах]» и с прикреплением на три года к определенному городу: Е. Кезельман выбрала Лебедянь, а Л. Каликина — Орел. Намного более суровыми были приговоры П. Н. Зайцеву, высланному на три года в Казахстан[466], и Б. П. Григорову с А. С. Петровским: «заключить в концлагерь сроком на 3 года»[467]. Петровский был отправлен этапом на строительство Беломорско-Балтийского канала и отбывал там срок, вероятно, вместе с Григоровым[468].

458

Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 166.

459

Там же. С. 484.

460

Из переписки А. Белого. С. 160.

461

Там же. С. 161–162.

462

Агранов (наст. фам. Сорендзон) Яков (Янкель) Соломонович (или Саулович) (1893–1938, расстрелян) — чекист, в 1933–1937 — заместитель председателя ОГПУ (затем — наркома НКВД). Руководил следствием по самым громким делам 1930-х годов.

463

Из переписки А. Белого. С. 163. По горячим следам Белый писал Г. А. Санникову: «Дорогой Григорий Александрович, все — прекрасно; удалось Агранову изложить все, что лежало на душе: отнесся очень по-человечески. Просил телефонить 1-го 2-го июля (так в тексте! — М. К.), наведет справки, подумает» (А. Белый, Г. Санников. Переписка. С. 33). См. также воспоминания П. Н. Зайцева: «Бориса Николаевича принял один из следователей. Это был, по словам Белого, умный человек, который, выслушав взволнованный рассказ Бориса Николаевича об антропософах и их учении, сказал: — Вы сами не понимаете, как далеко вы от них ушли сейчас.

Эти слова произвели огромное впечатление на Бориса Николаевича. Вероятно, они отвечали его внутренним настроениям» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 167).

464

В сентябре 1931 года Белый писал П. Н. Зайцеву: «2 ½ месяца с трепетом ждал Вашего и друзей возвращения; за это время всячески силился сделать все, что в моих слабых возможностях было возможно; говорил о друзьях (разумеется, о Вас) — там, где удавалось (между прочим, с Аграновым, членом коллегии ОГПУ)» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 490). В письме А. С. Петровскому в середине марта 1932 года Белый опять упомянул важную для него встречу: «И в разговоре с А[грановым], и в бумаге, поданной в Коллегию, и в разговоре с Пешковой, и в бумаге, поданной К[атаняну], я, сколько мог, говорил и писал о Тебе, давая характеристику моих друзей; я просил приобщить к делу „Почему я стал символистом“; рукопись была в Коллегии; а потом ее читал К[атанян]; сделал я это ввиду того, что там полная картина „самостности“ бывшей московской группы.

Добился же, может быть, того, что и мой разговор (часовой) с А[грановым], способствовал отчасти освобождению К[лавдии] Н[иколаевны]; странный разговор, который и доселе стоит мне, как знак вопроса» («Мой вечный спутник по жизни». С. 275–276). О дружбе Белого и Петровского см. также вступительную статью Дж. Малмстада в этом издании («Мой вечный спутник по жизни». С. 5–47.

465

Спивак M. Л. Андрей Белый — мистик и советский писатель. С. 532. В письме к Иванову-Разумнику 3 или 4 июля 1931 года Андрей Белый делился радостным известием: «2 июля Клавдия Николаевна и Петр Николаевич к нам вернулись. До сих пор хожу, как во сне; еще не могу сообразить; все кажется, что — сон» (Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 681). Комментаторы письма добавляют, что Белый, вероятно, ошибся — письмо (открытка) об освобождении К. Н. Васильевой датировано 3 июля 1931 года (Там же. С. 681).

466

Спивак M. Л. Андрей Белый — мистик и советский писатель. С. 533. Не помогли здесь и поручительства В. П. Волгина, Вс. Иванова, Н. Н. Ляшко и Вс. Мейерхольда: «Жил я в плохонькой гостинице, материально было очень тяжело, мучила мысль о семье. <…> Однако Волгин не сложил оружия и помог мне, как помог впоследствии Е. В. Тарле. Он продолжал хлопотать, и в марте 1932 года, изнуренный и больной, я вернулся в Москву» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 168). На копии удостоверения Полпредства ОГПУ в Казахстане о досрочном освобождении П. Н. Зайцева значится дата: 25 января 1932 г. («Мой вечный спутник по жизни». С. 278).

467

Спивак М. Л. Андрей Белый — мистик и советский писатель. С. 532.

468

Там же. А. С. Петровский «работал газетным экспедитором при библиотеке лагеря № 1 Медвежьей горы» («Мой вечный спутник по жизни». С. 270). Приговоры остальным антропософам см.: Спивак М. Л. Андрей Белый — мистик и советский писатель. С. 532–534.