Он с таким отвращением произнёс «плюшка» и «блин», что Ватрушку-с-Творогом буквально вывернуло наизнанку, от чего из неё тут же вылез весь творог сразу.
– Жизнь сложна! – закричала она изо всех сил. – И каждый должен определиться, кто он такой, с кем он – и так далее!
– Я сам по себе, я ни с кем, – тихо, но твёрдо тут же и определился Пирожок-ни-с-Чем. И совсем уже уверенно закончил: – Я ни с кем и ни с чем. И оставьте меня, пожалуйста, в покое. Я классическую музыку люблю.
– Что-о-о? – чуть не задохнулся Пирожок-в-Прошлом-с-Вареньем, но отдышался и заговорил спокойнее. – Вот возьмём меня: я с вареньем, возьмём Ватрушку: она с творогом…
– Я бы так уже не сказал, – осторожно заметил Пирожок-ни-с-Чем. – В Вас больше нету варенья, а в Ватрушке – творога…
– Зато рыба во мне пока ещё есть! – победоносно перебила его Кулебяка-с-Рыбой, но тут, не выдержав тупости Кулебяки, Рыба выскочила из неё и поплыла по протекавшей мимо полноводной реке, где ей, конечно, и место.
Потому что держать рыбу в кулебяке – это, извините, злодейство.
Кухонный кран
Кухонный Кран долго уже прожил на свете и много чего на своём веку перевидал. Были времена, когда мыли под ним прекрасные тонкие чашки – и у каждой внутри цвёл небольшой синий цветок на зелёном стебле, а на донышке с обратной стороны по-японски или по-китайски – одним словом, и-е-ро-гли-фа-ми – написано было такое, что у знатоков голова кружилась…
М-да, были времена.
Но времена проходили – и на глазах у Кухонного Крана прекрасные-тонкие-чашки-с-небольшим-синим-цветком-на-зелёном-стебле-внутри разбились одна за другой, выронив цветки свои кто в раковину, а кто просто на пол. И тогда под Кухонным Краном начали мыть менее прекрасные и менее тонкие чашки, у которых не было никаких цветков внутри, но была хотя бы золотая полоска – сияющий обруч. Впрочем, разбились и эти чашки – и обручи укатились, укатились, укатились… Бог весть куда.
Следующие чашки оказались совсем простенькими – и внутри у них не было ничего. Но Кухонный Кран всё равно по привычке заглядывал внутрь, вздыхая о небольшом синем цветке на зелёном стебле или хотя бы о золотой полоске, – нет, пусто было внутри: иногда только к донышку прилипнут две-три чаинки, да что ж на них смотреть!
Так и шла жизнь: менялись чашки, менялись тарелки, ножи, вилки, ложки и ложечки. Менялись люди. Нежная рука бабушки с ровными белыми ноготками уступила место нервной руке её дочки с длинными розовыми ногтями – и забылись бабушкины нежности. Рука дочери крепко бралась за вентиль и сильно поворачивала его влево – было не очень приятно, но всё-таки ещё терпимо… А вот плотная и очень беспокойная рука внучки, давно уже подросшей и даже вышедшей замуж, так дёргала, так крутила… эх, да что говорить! Всё меняется в жизни, всё меняется.
Только одно оставалось на кухне неизменным – Маленькая Картина, в которую Кухонный Кран был влюблён настолько давно, что и вспомнить страшно. На Маленькой Картине стояла светлая вазочка – и в вазочке этой никогда не увядал букетик полевых цветов: ромашки, васильки, клевер…
Кухонный Кран, конечно, в жизни бы не посмел сказать Маленькой Картине, что влюблён в неё, да и посмел бы – что толку? Маленькая Картина висела так высоко и казалась такой недоступной! К чему ей был Кухонный Кран – хоть и новый сперва, хоть и ох какой бравый? Кухонный Кран! Выходец из унылой области сантехники… А теперь – когда Кухонный Кран потускнел, местами облез, и стёрлись давно голубой и красный кружки, неброско украшавшие его: голубой кружок – холодная вода, красный – горячая, – теперь он ей и подавно был ни к чему. Да и хрипел он всё чаще, а иногда и подкашливал, причём кашель этот был смешон.
Любой на месте Кухонного Крана давно бы расплакался. Расплакался и он – сколько внучкина рука ни вертела его и ни дёргала, слёзы всё капали и капали в раковину, капали и капали: ах, жизнь, жизнь!..
– Пора бы наконец вызвать слесаря! – вдруг услышал он и сначала испугался, а потом сказал себе: «Пусть…»
Маленькая Картина всё равно висела так высоко на стене и казалась такой далёкой, такой недоступной!
Слесарь не шёл, а Кухонный Кран рыдал уже вовсю – и зарыдал в конце концов так громко, что в полную мощь хлынула из него вода – горячая почему-то. Вода постепенно затопляла кухню, слёзы поднимались выше и выше, ещё выше, ещё…