От прямолинейности Рафаэля у меня вспыхивают щеки. Раз Байрамов посчитал нужным сказать, что я любимая, значит, так будет лучше. Рискнув, решаю поддержать его идею.
— Не очень давно.
— А Вера как обрадуется, — размышляет вслух.
У меня же от звучания женского имени, да еще и в неопределенной интонации сильно забилось сердце, настолько заныло, что я не сдерживаю, спрашивая Рафаэля:
— Кто такая Вера, девушка Орхана?
Он, безошибочно остановившись у нужной двери, слегка улыбается.
— Моя жена.
У-ф…
— Думаю, она прекрасная женщина.
— Да.
Рафаэль забирает документы, вежливо попрощавшись, уезжает из особняка.
Ближе к двенадцати вызываю такси и направляюсь в квартиру за вещами. По пути звоню Алке, сегодня она должна быть на выходном. Ключи я не взяла, когда убегала.
— Ты дома?
— Легка как на помине, — сообщает Алла. — Твоя мама пришла, на пороге уже разувается.
— Зачем? — ахаю. — Она всегда предупреждает заранее.
— Не знаю.
— Я тоже еду, — отключаю звонок и невольно прижимаю телефон к груди, заволновавшись за маму.
Возле дома проверяю, все ли пуговицы застегнуты на пальто. Как же не вовремя мамочка решила пожаловать.
Дверь в квартиру Алка открывает быстро, посмотрев на меня с укоризной, отступает в сторону, пропуская внутрь.
— Я переживала, подружка, — шепчет она.
— Со мной все нормально, — снимаю ее кроссовки и становлюсь босыми ногами на коврик.
Алла осуждающе покачивает головой. В проеме между кухней коридором появляется серая тень мамы.
— Доченька что за вид? — ошарашенно смотрит на мои голые ноги. — Где ты была?
Алка скрещивает руки на груди.
— Нам всем интересно, Анна Ивановна.
Прохожу дальше по коридору.
— Подождите здесь, я сейчас переоденусь, и мы обо всем поговорим.
Проклятье. Моя впечатлительная мама может надумать невесть что.
В комнате быстро скидываю пальто, распахиваю дверку шкафа и достаю халат. В этот момент входит мама.
— Марика, это что такое? Почему ты приезжаешь домой в одном нижнем белье?
Опустив глаза, спешно накидываю халат и завязываю потуже пояс. Собравшись, шагаю к маме, но она шарахается от меня, жмется к стене. Я все равно беру ее за руки и подвожу к дивану.
— Присядь, пожалуйста.
Она, рухнув, не отрывает от меня взгляд. Опускаюсь подле нее на пол.
— Только не нервничай, но мы поругались с Артуром прошлой ночью. Я разозлилась и выскочила в чем есть. И свадьбы не будет, это конец, мам.
— Что ты говоришь детка? — подносит ладони к своим щекам. — Такого быть не может. Это все влияние ретроградного Меркурия.
— Нет мам, никто, кроме меня и Артура не виноват в расставании. Мне помог хороший мужчина, друг. Он забрал меня с улицы и увез переночевать.
— Друг? — бледнеет мама. — Что ж это за дружба такая, если ты возвращаешься в трусах?
Проглатываю ее слова. Мама — женщина консервативных взглядов.
— Замечательный человек, его зовут Орхан, — шепчу, прислонившись лицом к ее коленям.
Но мама меня отталкивает. Краем глаза замечаю Аллу.
— Правильно, Анна Ивановна, — принимает сторону матери. — Хороший мужчина должен сначала одеть, а уже потом раздевать!
Маму трясет.
— Алка! — злюсь. — Не грей уши, лучше иди и завари маме пустырник!
Та, закатив глаза, недовольно уходит.
— Марика, — зашипев, мама одергивает меня за плечо, — выкинь из головы дурь. Не дай господь, Артур узнает об этом накануне свадьбы.
— Ты что меня не слышишь?
— Лучше бы я оглохла, чем выслушивать о чёрте с рогами, который запудрил твои мозги. Об этом Орхане. Я много лет убирала особняк Толгатовых и знала эту семью. Лейла, да, коварная женщина, но Артур — порядочный мальчик. Он всегда был вежлив, к тебе хорошо относился, не замечал что его родители богатые, а у тебя одна мать. Все люди ссорятся и мирятся. Нужно терпеть. Бог терпел и нам велел Марика.
— Не та ситуация мам. Артур вовсе не ангел, каким хочет казаться. Он обидел меня.
На такие щепетильные темы мы ни разу не разговаривали. Ей тоже неловко.
Поджав губы, еще дальше отстраняется от меня.
— А что делаешь ты дочь? Мстишь? Уезжаешь с чужим мужчиной и возвращаешься голой. Это я еще нагрянула, не сказав, а что здесь творится, пока меня нет? Не так я воспитывала тебя. Как же мне стыдно Марика, тебе всего двадцать два года, а ты уже такую чушь делаешь. Пусть господь покарает меня как мать за то, что не сумела привить своему ребенку моральных ценностей… — из ее глаз хлынули слезы.