Василий Купцов
От колес
Сильно воняло навозом и конской мочой. Взлохмаченный — соломинки в волосах — молодой человек лишь моргал глазами, лежа между двумя бородатыми казаками. Те были удивлены не менее, еще бы, ведь сверху продолжал покачиваться конец оборвавшейся веревки. Петля же так и осталась на шее молодого армянина.
— Веревка… Дрянь! — сплюнул рыжеволосый казачина.
— У меня хорошая припасена, — подал голос безусый еще казачок, наблюдавший сцену казни издали.
— Два раза не вешают, — угрюмо возразил другой добровольный палач, с длиннющими черными усами.
— Грех, грех, — донеслось со стороны дверей конюшни. Хуторские, с полдюжины, собрались поглазеть…
— Пустое, мы — вешали, — возразил рыжий, — неси, Ванька, веревку!
— Вот вы и вешайте, а я грех на душу не возьму! — стоял на своем чернобровый.
— Так это ж разбойник, душегуб!
— Ну да…
— Вешать разбойника — не грех?
— Нет, — чернявый отвечал неохотно, угрюмо.
— А второй раз в петлю — грех?
— Не обычай!
— Во — веревка! — казачок тут как тут, подсуетился.
— Ну, лезь, Вань, твое дело — молодое! — на лице рыжеволосого — ни тени улыбки.
— Что, хочешь жить, разбойничья морда? — спросил Ваня насмешливо, заладив новую петлю.
— Хочу, — кивнул тот, одно слово — и уж понятно, не русский — акцент.
— А не будешь! — хихикнул казачок.
— Хоть первую петлю бы снял, — буркнул черноволосый, отходя подальше.
— Подтяни, Вань, вот так, отпускай! — скомандовал рыжий.
Что может сделать человек, если его руки завязаны за спиной, а на шею надета петля?! Рывок всем телом вверх, завертел головой — шея извивается сама собой, уж и не человек ты, а змея, еще ногами как будто прыгаешь… Удар оземь!
— Выскочил… — рыжебородый почесал в затылке, — Второй раз из петли?
— Мож… Заговоренный? — шепнул Ваня, неожиданно струхнувший.
— Говорю же, второй раз не вешают, коли сразу не получилось — знать на то воля Божья! — чернявый перекрестился.
— А может, нечистый за него?
— Понятное дело…
— Так позовем батюшку!
— Не придет, он же, — рыжий кивнул на разбойника, — крест носит, а от покаяния отказался.
— Придет, придет батюшка, — чернобородый почему-то был уверен, — сбегай, Ваня, скажи все, как есть!
Поп явился минут через десять. Солидный такой батюшка, в теле, вот только бороденка подвела — куцая. Долго смотрел на обрывки веревки, качал головой, да крестился-молился. Попробовал поднести крест к губам неудавшегося висельника, тот оттолкнул поповскую ручку.
— Святой водицей, святой водицей бы его… Окропить! — не выдержал Ваня.
— И веревку! — донеслось из дверей, там уже столпились хуторские.
Батюшка возражать не стал, окропил услужливо поднесенную свежую веревку, не забыв попробовать ее на прочность. Кивнул головой — мол, эта выдержит! А после, видать, на всякий случай, окропил и шею разбойника.
— Грех-то какой, в третий раз вешать! — донесся из-за дверей голос, на этот раз женский. Хуторские шумели, спорили.
— Душегуба вешать — не грех! — рявкнул чернобородый, за дверьми стихли.
— Аминь! — пробасил поп.
На этот раз веревку готовили долго, тщательно завязывая узлы. Вот уже и на шее затянули, разбойничье тело, отчаянно извивающееся, приподнято, веревка в натяжку. И-раз! Рыжебородый, для верности, уцепился за ноги казнимого, повиснув на нем. Теперь не подергается! Мгновение — и раздался громкий хруст. Все переменилось — теперь на коричневой от навоза соломе лежал казак, на нем — разбойник, обмотанный веревками, а поверх — щепки да куски обломившейся потолочной балки… Поп даже креститься перестал, рот разинувши!
— Кому смерть от колес уготована, тому петля не страшна, — чуть визгливый, пробирающий изнутри — как железом по стеклу — голос донесся со стороны дверей. Казаки невольно повернулись — в просвете темнел силуэт невысокого мужчины — вся одежда застегнута — это летом-то, волосы торчком, клюка в руке.
— Никак, колдун? — сразу догадался рыжий.
— Он самый, — неожиданно тихим голосом подтвердил батюшка, тут же спохватившись, забасил, — изыди, Сатана!