И тут город погружается в кипение.
Мощный гул, складывающийся из сотен тысяч голосов, гул, перекатывающийся в настойчивом ритме, достигающем своего апогея, покрывает весь город, берет его в полный, тотальный, ревностный плен. И на три дня Рио — без малейших исключений, вплоть до последних разветвлений своих нервов, вплоть до интимнейших пульсаций своей крови — становится африканским городом.
Это ежегодно празднуемое бракосочетание Бразилии и Африки, культ смешения черной крови невольников, белой крови европейских эмигрантов и фиолетовой крови индейцев. Реванш черной крови, навязывающей другим свой ритм и свой жар уже самим фактом своего присутствия.
И в течение трех дней и трех ночей, вплоть до последней секунды последних суток Карнавала, вплоть до зари, открывающей среду, когда внезапная тишина вдруг обрывает колдовство, черные, белые, светлые и темные метисы, португальцы, бразильцы, родившиеся от индейцев, смешанные бразильцы, объединявшие в своей крови три континента, — все без исключения с одержимостью отдаются закону последнего прибывшего (то есть африканца), чародейству его музыки и танцев.
Африканский барабан бьет, вся Бразилия танцует.
В центре, на авеню Рио Бранко, на авеню президента Варгаса, нет больше ни мостовых, ни тротуаров. Есть только толпа, охваченная экстазом и волнующаяся в русле длиной в два километра. Берега этого бурлящего потока — небоскребы.
Официальный парад празднества — это зрелище-монстр — начнется в десять часов вечера. Но честь, оказываемая обитателям фавел, — продефилировать по пути президента республики — не заставляет их забывать о текущих радостях жизни. В толпе говорят: «Начнется не ранее, как все будет готово, когда конные гвардейцы проложат путь в человеческом море. А пока…» Пока люди просто танцуют, поют, помогают барабанщикам, освежаются бутылкой кока-колы или стаканом парагвайского чая со льдом. И блаженно обливаются потом в тяжелой и звучной атмосфере.
И вдруг — без предупреждения, без какого-либо особого сигнала — занавес поднимается.
В смокингах, с блестящими цилиндрами в руках, с непередаваемым выражением торжественности на лице предводители шествия, широкими и благосклонными жестами приветствуя толпу, открывают марш по коридору, чудом освобождаемому в плотной толпе. Они идут фронтом в сто метров, в трех метрах друг от друга. На них белые парики из реквизита «Хижины дяди Тома». Они выражают собой все достоинство расы, подпавшей под бичи истории.
Позади них бьют барабаны, шествуют маркизы и графини. Два шага вправо, два шага влево! Это самба в неистовом ритме тамбуринов. Два шага вправо, два шага влево! С мягкой, но энергической податливостью всего корпуса. Два шага вправо, два шага влево! Со всей эластичностью акробатов в бедрах и коленях. Два шага вправо, два шага влево! В плавном балансировании головы и рук — как бы бережливое укачивание младенца. Два шага вправо, два шага влево! Всего несколько жестов, но изысканной красоты. Поющая уравновешенность тела. Простота, хватающая за душу своей ритмичной повторяемостью. Это имитация прохождения через девственный лес, враждебный человеку, — говорят о карнавальном марше знатоки африканского фольклора.
Два шага вправо, два шага влево… Маркизы и графини, в темпе опережая барабанщиков, выходят на самое большое авеню мира. Это реванш. Реванш африканских невольников.
Жители бидонвилей облачаются на три дня в одежды первых завоевателей. Докер — в парадном костюме португальского придворного. Домашняя работница — в платье, достойном фрейлины последнего императора. Туфли с прямоугольными носами и серебряными пряжками, белые чулки, шаровары с напуском, перехваченные у колен, расшитые жилеты, парчовые куртки, треуголки с плюмажами. Дамы — в юбках с фижмами, декольтированные до предела. Это королевские дворы Европы. Заколдованные африканскими тамбуринами, они тоже идут теперь в ритме самбы — два шага вправо, два шага влево. Шелк и серебряное шитье — все сверкает искристыми отблесками, а головы — то иссиня-черные, то цвета кофе с молоком — лучатся в мерном покачивании.
Каждое содружество имеет свой цвет. Маркизов и графинь, одетых в бледно-голубое, сменяют царедворцы в малиновых и светло-зеленых мундирах. Только барабаны остаются неизменно верными своим синкопам и безудержному темпу. Неизменна и радость, присутствующая на всех этих встречах, где обездоленные берут над историей свой наивно-детский реванш.
Подражание традициям доводится до такой полноты, что под каждой треуголкой и над каждой юбкой с фижмами, несмотря на расплавляющую жару, — белые, голубые, зеленые парики, которые придают черным, мокрым от пота, но радостным от возбуждения лицам то благородную и аристократическую мягкость, то непреклонную властность первых колонизаторов — законодателей и рабовладельцев.