И они поют, все эти маркизы и графини. Поют, шествуя по гигантскому авеню — два шага вправо, два шага влево. Они поют с такой же силой, с какой бьют барабаны. Поют о Бразилии, о нищете, о Карнавале:
Или, поскольку «лангустовая война» [6] — по меньшей мере в прессе — в самом разгаре, поют;
Они поют во весь голос те песни, которые потом распространятся по всему миру, испорченные оркестровкой и лишенные основного для них звучания барабанов. Одна из этих мелодий, сложенная специально для Карнавала, после пятнадцатиминутной репетиции навсегда запомнится каждому. Как и бой тамбуринов, и марш в ритме два шага вправо, два шага влево…
Маркизы и графини, обливаясь потом, но соблюдая безупречность манер, вихляя бедрами, но выражая достоинство, счастливые и царственные, будут до самой голубой зари, наступающей здесь сразу, как-то рывком, вызывать блаженный трепет всего Рио. Поспят ли они завтра? Кто знает! Завтра, во всяком случае, их вновь встретишь группами или поодиночке от Катеты до Фламенго, от Леме до Ботафого, от Копакабаны до Леблона[7]. Они снова будут кипеть в муравейнике всевластного народного праздника. Все улицы, переулки и площади опять будут заполнены черными Клеопатрами, курчавыми Наполеонами, бронзовыми Карлами Великими, Джульеттами с лицами цвета кофе с молоком, древними египтянами и античными греками. Тут действительно присутствуют все великие боги белых, вызванные к жизни поэтической имитацией роскошных костюмов.
Но тут же — и простое полотенце вокруг поясницы, и грубые полосы краски на белом лице, и женское платье па мужчине, и белоснежная ночная рубашка на черной женщине. И эти маленькие признаки маскарада признаются здесь вполне достаточным основанием для того, чтобы без конца танцевать, петь, путаться в серпантине, бомбардировать друг друга конфетти или обрызгиваться эфиром.
Главным, однако, в течение всего Карнавала остается глубокий, неустанный, непрерывный гром барабанов, кастрюльных крышек, даже стиральных баков и молочных бидонов. Главное — это ритм, синхронизирующийся с биением сердца. Неважно, если производится он просто нарой ложек, которыми бьют по фонарному столбу.
Этот ритм увлекает, поглощает. Так он увлек и меня. Так он увлек и рыжего длиннолицего американца, обвешанного фотоаппаратами. Он стоял некоторое время в оцепенении, а потом вдруг стремглав бросился в кружившийся хоровод, забыв о своих расовых предрассудках. Он был увлечен ритмом, который подмывал его, распалял его внутренности, кружил ему голову и в итоге завладел им ранее, чем даже проник в него…
Этот заколдовывающий ритм объединяет в одном и том же трансе и оборвыша метиса, ночующего на пляжах Копакабаны и презирающего дворцы, и златокудрую супругу магната из Сан-Паулу, и смуглолицего продавца лотерейных билетов, и секретаршу из французского посольства, и инвалида, который по случаю Карнавала покрыл свою деревянную ногу сусальным золотом, и толстую негритянку, гремящую бесчисленными украшениями из медяков и стекляшек. Это ритм, бросающий в единый трехдневный хоровод все, что живет и дышит. Это ритм единения.
Все сплавляется в пламени этого первородного ритма.
И в течение трех дней городом владеет огромная, потрясающая, все поглощающая, все покоряющая радость. Три дня, в которые только хирурги и их пациенты, только что родившие матери и их младенцы остаются пригвожденными к повседневным заботам. Три дня, когда алкогольные напитки запрещены, а церкви, как и булочные, закрыты. Три дня, отдаваемые исключительно радостям бытия, три дня как лесенка в рай, три важнейших дня!
Глава III
ЗДЕСЬ МОЖНО ЖИТЬ БЕЗ ДЕНЕГ,
НО БЕЗ «ЖЕЙТО» — НЕЛЬЗЯ
Именно здесь познал я странную сторону существования.
6
Франко-бразильский спор по поводу прав Франции на ловлю лангустов у берегов Бразилии. —