Наполнив тарелки, мы спешим к свободному столику, около которого к тому же имеются стулья. Один из четырех колоссов по пути отталкивает и оттесняет меня животом. Словно петух, я вспыхиваю от гнева, но колосс даже не скосил глаза. Тогда я бросаюсь вперед и первым захватываю место на стуле. Селсе Фуртадо по-прежнему сжат со всех сторон колоссами. С черными режущими глазами, двигающимися усами, настойчивыми жестами — они требуют. Чего? Ветряных двигателей для колодцев! Государственных кредитов с минимальным процентом! Плотин! Ирригации!.. И все для их собственных земель! Но за счет нации! Женщины притихли, мужчины замерли на месте… В этой ледяной тишине, перед этим злобным буйством зверей-собственников Селсе Фуртадо вдруг ожесточел, умолк. Федеральный депутат в смущении бродит по залу, пытаясь как-то скрасить черную минуту. И кажется, что не хватает лишь кольтов на бедрах, чтобы возникла живая картина штата Техас: одинокий шериф, окруженный сворой бандитов…
На аэродроме механик затеял починку левого мотора нашего самолета. Части разобранного двигателя лежат в редкой траве поля. Проходят четыре часа томительного ожидания. Наконец, когда спускается ночь, мы поднимаемся. Два часа пути. Значит, в 22 будем в Рио. Но и в 23 мы еще в воздухе. Меня охватывает беспокойство. Чтобы не заблудиться на самолете, не имеющем радио, мы пикируем на море. Держась близко к воде, выходим на побережье. Ровно в полночь садимся. Уже на земле, по пути к зданию аэровокзала, Селсе Фуртадо протягивает мне мой фотоаппарат:
— Это вы забыли в самолете… — И на прощание говорит — Мы уцелели чудом. Наш летчик не имеет разрешения на ночные полеты. Ни он, ни эта воздушная таратайка…
Глава VIII
150 МИЛЛИОНОВ ДЕПОРТИРОВАННЫХ
Я не знаю, были ли необходимы кофе и сахар для счастья Европы, но я хорошо знаю, что эти два растительных продукта принесли несчастье двум частям света. Ибо ради захвата земель под плантации кофе и сахарного тростника обезлюдили Америку, а ради создания нации для их возделывания обезлюдили Африку…
Баия де Тодос ос Сантос — Баия всех святых… Когда первые португальцы ступили на этот берег с его стройными пальмами, ослепительно белым песком, шелковистыми, ленивыми водами зеленоватого цвета, то они сообщили в Лузитанию[38]: «Рай здесь».
Они встретили здесь того самого Карамуру, в память о котором до сих пор читается молитва в одной из 228 церквей первой бразильской столицы и след которого так старался отыскать Блэз Сендрарс. Безрезультатно…
А почему Карамуру не мог быть французом? В те времена, когда Европа открывала мир в поисках золота и пряностей, когда князь Курбский впервые пробил окно в Сибирь ради мягкого золота — ценных мехов, — в это время, гораздо раньше португальского адмирала Кабрала и его флота, малуанцы[39], эти рыцари без страха и упрека, по воле ветров и течений прибывшие в Бразилию, уже смешивались с дружественными индейцами, добывали красящее дерево. И почему Карамуру, соблазненный жарким небом, ласковыми пляжами и внимательными индейцами, не мог в самом деле остаться на постоянное жительство на этом чарующем берегу?
Но как только прошло первое увлечение и первые ночные купания при голубой луне, завоеватели, хорошо при-пятые добродушными индейцами, все-таки глубоко разочаровались в новой земле. Пришельцы увидели, что у «дикарей» нет ни браслетов из драгоценных камней, ни золота вокруг шеи. Нет даже и пряностей. Следовательно, вести обмен не на что. Рай действительно был, но он не обещал никакой коммерции. Колония влачила жалкое существование.
Но так было лишь до появления сахарного тростника и черных рабов для его возделывания. С этого времени Венеция теряет свое торговое значение, а Африка начинает испытывать самую безжалостную за всю историю мира выкачку крови.
Рабство — наиболее очевидная цель войн античности, рабство, осуществлявшееся древними евреями с большей мягкостью, чем греками и римлянами (в Рим было депортировано миллион галлов!), рабство, исчезнувшее в христианскую эпоху с тех дней, как при Карле Великом европейцы научились использовать в работах лошадь, рабство вдруг опять подало признаки возрождения на американской земле. Это означало возврат вспять на многие века. Принцип Гесиода «Для богатого раб то же, что для бедного вол» вновь становится актуальным.