Это безумство тростника ради единственной цели — немедленной прибыли — опустошало жизнь, лишало ее равновесия. Леса уничтожались огнем. Фауна исчезала. Отсутствие иной, помимо тростника, культуры истощало почву, порождало эрозию… Отсюда захват новых площадей, расширение плантаций за счет лесов. В итоге ухудшение климата, температурного и гидрографического режима. Словом, экстенсивное разорение.
Что остается от подобного хозяйствования сегодня?
Голод!
Голод, постоянно сопровождающий две трети населения Бразилии! Тот же голод, что и четыре столетия назад. Голод, отразившийся на всей цепи поколений вплоть до нынешних.
Во всей полноте сохраняется та же пиратская система землевладения: земли находятся в руках кучки крупных и крупнейших латифундистов. Снизившееся плодородие почвы они с успехом компенсируют крайне низкой оплатой труда батраков. В этих условиях прибыли по-прежнему остаются высокими.
Следствие монокультуры — и отвращение к земле, которое столь распространено в Бразилии. Тот же Жильберто Фрейри справедливо пишет: «Насилие над землей, отсутствие гармонических отношений между человеком и землей, между человеком и лесом, абсолютное отсутствие той глубокой любви, которая должна связывать человека и природу, — все это убило самое душу сельскохозяйственной Бразилии».
Одни издыхали для тростника, другие жили ради него. Но никто не любил его.
Хозяева плантаций жили в роскоши. Едва первый сахар прибыл в Европу и первая полоса девственного леса была выжжена, как серебряная и золотая посуда появилась на их столах, столь же богатых, как и у королей Старого Света. Хвастовство и бравада были доведены до абсурда. Кушали а ля фуршетт, подражая европейскому дворянству. Стеганые халаты заказывали в Дамаске. Замки в домах делали из золота, а сигары прикуривали от банковских билетов. Сдергивали скатерти со стола вместе с посудой после каждого блюда, чтобы и скатерть и посуда использовались только однажды. «Дамы» превратились в передвижные лавки драгоценностей. «Господа» делали визиты в свои владения или к соседям в гамаках, которые несли черные невольники в безупречно белых костюмах. Омовения совершали на манер римских императоров. Пригоршнями бросали в народ серебро, чтобы удивить, поразить. Были ничем, хотели стать всем. И для всего этого не шевелили даже мизинцем. Негры и сахар все обеспечат! После нас хоть потоп!.. Да и в самом деле: небрежная игра в пустые слова и мелкие мысли, безразличие к будущему — разве не в этом и состоят главные черты истинной аристократии?
Что еще сохраняется от этого прошлого в сегодняшней действительности? Сержио Буарке де Олланда так отвечал на этот вопрос в 1950 году:
«Мне не кажется абсурдным связывать с традициями, унаследованными от периода рабовладения, одну существенную черту нашего социального характера, а именно тот факт, что во мнении бразильца способность к воображению и общая интеллектуальность котируются обычно выше, чем практический и позитивный ум. Всеобщее уважение к талантливости в самом широком смысле особенно распространено в тех районах страны, где подневольный труд и рабство существовали особенно долго, как, например, на северо-востоке. Наоборот, жители тех частей Бразилии, например индустриального Сан-Паулу, где традиции невольничества слабее, характеризуются меньшей склонностью к воображению и умственному блеску. Это, без сомнения, доказывает, что наши люди предпочитают чисто умственные упражнения труду, требующему физических усилий. В их мнении умственные занятия, работа, не занимающая рук и не изнуряющая тело, представляют собой труд, достойный бывших сеньоров рабовладельцев и их наследников. Пусть в этом труде и не присутствует любовь к пытливой мысли, а, скорее, лишь вкус к звучной фразе, показной эрудиции, редкостным выражениям… Отсюда же, из этой традиции, идут у нас почетные профессиональные звания и их материальная символика. Например, медики и адвокаты носят перстни с драгоценными камнями… А дипломы о высшем образовании прямо-таки эквивалентны по своей пышности дворянским титулам. Таким образом, умственная деятельность и сегодня рассматривается как занятие, достойное благородный и свободных, в противоположность труду физическому, который является уделом низшего класса…»
Жильберто Фрейри со своей стороны отмечает: «Еще и сегодня бразилец стремится к благородству в одежде и внешней жизни, жертвуя ради этого домашним комфортом и повседневным питанием».