Целый день бродил я по Пиндаре-Мирину. На окраине этого городка с 4 тысячами жителей торчит остывшая труба сахарного завода. Закат сахарной эры убил его, но 25 фазендейро остались на месте, только теперь их поля вместо тростника засеяны бобами и рисом. За 6–8 тысяч крузейро в месяц замученные паразитами и малярией люди гнут хребет на плохо возделанных землях, безразличные ко всему от усталости, ради барышей латифундистов, поставляющих продукты в Сан-Луис и раскатывающих на шикарных авто. Пузатая баржа грузится мешками бобов, а трое подростков ползают по земле между складом и причалом, собирая упавшие зернышки. На столбах, к которым зачаливают баржи, сидят урубу с голыми шеями, окаймленными черным, траурным оперением; мрачные, как дурная весть, они четко вырисовываются в светлом небе; время от времени они лениво взмахивают своими громадными крыльями, чтобы полакомиться куском падали, вновь садятся на столбы и вновь взлетают, едва завидят поживу. Эти птицы очищают окрестности от нечистот, поэтому их не трогают. Двое ребятишек лет пяти шести, совершенно голые, пытаются отобрать у них ребра какой-то дохлятины, где висят рваные лохмотья черного мяса. Это игра. Урубу вперевалку прыгают по земле, цепкими своими клювами захватив падаль, дети тянут ее к себе, какое-то мгновение силы равны, потом мясо рвется, довольная птица улетает. Ее сменяет вторая, и забава продолжается.
Что замышляют сотворить «Судена» и Сельсе Фуртаду в этом рассаднике бактерий?
51 человек — инженеры, агрономы, врачи и экономисты, сплошь молодежь, причем такая, что их тридцатилетний руководитель Эванильду выглядит просто пожилым, — во главе 200 плотников, механиков, токарей, столяров и шоферов отправились добровольцами в царство зеленого ада, чтобы основать в этой заразной глухомани, где свиньи гуляют без присмотра и все источники кишат бациллами, первые образцовые хозяйства и заложить первые очаги местной промышленности. На это им не удалось получить ни единого доллара от «Союза ради прогресса».
Вооруженные знаниями пионеры научного покорения открыли новую эру. Заваленную добром Амазонию всю жизнь грабили, но никогда не эксплуатировали. Испанцы и португальцы искали здесь золото, каучуковый бум в начале века привлек сюда тысячи авантюристов, жаждущих латекса, но они схлынули, оставив царство москитов еще более пустым, чем раньше. Форд в 1925 году попытался наладить в Сантарене производство резины, но погорел, влив сюда немало миллионов долларов; вторая мировая война родила некое подобие деятельности, которая умерла с ее окончанием. Деревья, вода и москиты поглотили все следы этих начинаний, имевших целью освоить вдоль водных путей кусок Амазонии. Попав с первого дня в окружение тысяч гектаров девственного леса и не желая предпринимать ничего долговечного, все эти близорукие рыцари наживы быстро шли к катастрофе, наделив Амазонию репутацией убийцы. Никто не приезжал сюда, чтобы обосноваться, только лишь качать лежащее на поверхности богатство и вновь идти искать его дальше. Сотни тысяч, миллионы людей погибли на этом, единицы сколотили колоссальнейшие состояния, но Амазония по-прежнему осталась краем авантюристов и искателей счастливого случая, краем медленной смерти, пустыней, захлестнутой лесами, реками, мошкарой и змеями, краем непознанных подземных кладов; «Судена» впервые порывает с пиратством.
Проектом намечено освоить 30 тысяч квадратных километров — почти Швейцария — и укрепиться на одном из рубежей необъятного леса. Освоение впервые пойдет по континенту, а не вдоль водных путей. Эванильду предлагает облететь район на самолетике одного из добровольцев. Пухлый гигант с простецкой улыбкой, но стальными кулаками, сын мелкого торговца с полигона засухи — поистине колыбели настоящих мужчин, он получил свое инженерное образование, грызя науку вечерами, в то время как днем носил поварскую куртку или фуражку рассыльного; от трудной юности он унаследовал, как это часто бывает, крепкую душевную закалку. И вот он показывает мне свои необозримые владения, безбрежное пространство, где 250 волонтеров намерены через десять лет расселить 2 миллиона человек; их решимость не угасает при виде ничем не нарушаемой картины — деревья, деревья, деревья… и вода. Самолет летит на высоте 300 метров вдоль светло-зеленого следа на фоне темной растительности — бывшей дороги Форталеза — Белен, отвоеванной лесом. Чтобы ездить по ней, не хватило грузовиков, чахлая торговля не оправдывала поездок, не было рабочей силы, чтобы следить за ней. По обочине светлого следа на месте утонувшей дороги время от времени появляются прилепившиеся друг к другу бараки, вытянувшиеся гуськом вдоль мертвой оси, как нескончаемый почетный караул. «Самый длинный в мире проспект, — иронизирует Эванильду, — 108 километров развалюшек в одной линии».