И вот внезапно торнадо. Струи дождя секут по иллюминаторам, и уже ничего не видать — ни сплетения деревьев, ни скопления воды. Все кругом фиолетовое, исполосованное молниями. Самолет перекатывается справа налево, вперед-назад, то повисает неподвижно, то рушится вниз, чтобы вновь начать карабкаться, стеная моторами. Обычно бесшумные двигатели начинают вопить. Глухие толчки сотрясают кабину. Открывшаяся от ударов дверца кабины пилотов бьет в спину радиста, вцепившегося в свой столик. Глухо стонет женщина. Бледные лица, истекающие нездоровым потом, наполненные животным страхом глаза. Я вспоминаю, что полгода назад самолет компании «Панэйр ду Бразил» упал в 25 километрах от Манауса и помощь смогла прибыть лишь через десять дней — ни одного человека в живых.
Порыв ветра неожиданно обрушивается дождем позади пилота, бьет об пол, вода течет ко мне, вторая волна, третья… Неужели конец?
Манаус, вот он наконец, Манаус, наша цель.
Под ногами плещется ворвавшаяся с ветром вода, дождь, настоящий парижский дождик, мелкий и настойчивый, бежит по иллюминаторам, но Манаус уже рядом, под нами, до него рукой подать, затерянный в девственном лесу Манаус со своим мраморным театром и мощеными улицами… в центре зеленого ада.
Глава XIV
МАНАУС — ЗАСНУВШИЙ БЕЗУМЕЦ
И в том месте, где природа собрала все силы для сопротивления, человек распылил их для наступления.
Над Манаусом дождь. Он идет уже три месяца подряд и будет идти еще месяц, регулярно каждый день от четырнадцати до шестнадцати часов. С такой пунктуальностью, что здесь принято назначать свидания «после дождичка».
Дождь над Манаусом, взятым в тиски девственным лесом, который виден из окна моей комнаты. Еще мне видны развалины итальянского палаццо, такелажи судов, причаленных к плавучим докам, ровная брусчатка улицы, по которой цокает дождь, новые бензоколонки Эссо, четкий строй фонарей, «дофины», «фольксвагены» и «форды», окатывающие грязью тротуар; но вот выплывает солнце, и мне предстает в сверкании своей зеленой, голубой и позолоченной черепицы беломраморная опера с красными полосами по фасаду, построенная в агрессивном неоклассическом стиле… последний отголосок разгульного Манауса, Манауса оргий, Манауса — короля каучука.
Сегодня его вполне можно принять за чисто подметенный европейский город, если только закрыть глаза, чтобы не видеть джунгли, встающие всюду — спереди, слева, сзади, справа. А вчера… Хотя… послушайте лучше историю каучука — повесть о разврате, грубости, крови и опустошениях.
Она начинается с одного слишком любопытного французского математика — Ля Кондамина, который, побывав в 1735 году на первом градусе ниже экватора, вывез оттуда вместе с цифрами черноватый липкий шар вещества, известного на месте под именем каучук. Ничего нового: испанцы Колумба за полтора века до него уже видели, как местные индейцы забавлялись с резиновыми шарами. Несколько лабораторий попробовали найти применение новому материалу. Появление в 1820 году в Бостоне пары индейских башмаков подсказывает его промышленное использование. Индеец делал себе обувь на заказ: он наносил на голую ногу первый слой латекса, затем второй и третий, давал каждому время высохнуть, наращивая себе таким образом на ноге сантиметр каучука. Последний слой он высушивал, сидя па низкой ветке над огнем и вот уже обувь по ноге готова. Мягкая прочная пара башмаков дала толчок цивилизованному воображению и породила резиновое ведро, шприц, табакерку и плащ. Но у вещи, ломкой зимой, липкой летом и воняющей круглый год, были небольшие перспективы… Однако появляется Гудайер и изобретает в 1840 году вулканизацию. Началась лихорадка: с 1860 по 1870 год из Амазонии вывозят 65 тысяч тонн каучука.
Здесь, и только здесь, растет в диком состоянии гевея бразилиенсис; достаточно сделать у нее надрез на коре, как оттуда льется в обилии чистый латекс. Зеленый ад прочно держит монополию.
В конце века авантюра перерастает в эпопею, нарождающаяся эра автомобиля требует шин, мир жаждет каучука, а дает его только одна Амазония; тысячи авантюристов высаживаются в Белене, а оттуда добираются до крохотной деревушки Манаус, имея при себе лишь легкий на спуск револьвер и яростное желание быстро разбогатеть. Безумие жидкого золота. Оставшиеся в живых индейцы, еще не оправившиеся от покорения, принимают на себя первый удар. Привыкшие ухаживать за гевеей, собирать латекс и лишь время от времени возить его на пирогах до первого обменного пункта, чтобы запастись ситцем, топорами или крючками, индейцы не были способны увлечься горячечной фантазией вечно спешащих торговцев. Эти беззаботные «дикари» не понимали, что мир жаждет каучука, требует производительности, регулярности, горы резины к определенному сроку. Они явно предпочитали охоту и рыбную ловлю, свободную жизнь среди больших деревьев монотонному и надоедливому ежедневному сбору латекса. «Раз они скрываются от работы в лесной чащобе, раз они не приходят, отправимся к ним сами».