Посредники по перепродаже шлют из Манауса авантюристов-надзирателей в джунгли; жандармы от резины занимают все перекрестки Амазонии. Лавка с продуктами и водкой, несколько убийц и гроссбух. Вначале индейцам раздают широким жестом в знак хорошего к ним отношения зеркальца, жемчужные бусы, немного тканей, виски, а долг заносят в книгу Взамен, пожалуйста, надо принести немного латекса, больше ничего — кредит ведь портит отношения. Урожай никак не может покрыть долга в большой книге, но хозяева щедры: «Возьми-ка еще вон ту кастрюлю, а взамен принеси побольше резины». И в книге выстраиваются колонки цифр. Безделушки продавались в десять, двадцать раз выше подлинной стоимости, каучук покупался в десять, двадцать раз ниже курса. Лесные люди, попав в плен к цифрам, больше уже не могли выбраться из долгов.
Тех, кто возмущался, стегали бичом из кожи тапира, сажали на муравейник, отрезали ухо. Тех, кто бежал, ловили и в назидание прочим травили собаками, четвертовали, мучили до смерти. Или, чтобы скрасить себе монотонное существование, заполненное водой, лесом и латексом, устраивали потеху: беглого индейца привязывали к дереву и по очереди из револьвера или карабина отстреливали ему ухо, палец, нос, половой орган, затем обливали керосином и поджигали, или насиловали на его глазах жену.
Смерть косила людей (Уиллард Прайс считает, что каждая тонна каучука в 1899 году обошлась в две человеческие жизни — в том году Амазония поставила 16 тысяч тонн. Почти сотня смертей ежедневно), а беглецы, несмотря на угрозу пыток, уменьшали и без того тощие ряды; тогда организовались конкриасы — экспедиции по сбору и охоте на рабов.
Короче, хозяева джунглей и властелины Манауса богатели на шкуре индейцев. С 52 процентов населения Амазонии в 1852 году индейцы сошли до нынешних четырех процентов.
Решено было подготовить им смену. Вербовщики волшебной резины отправились к нищим белым на сухие земли сертана и в голодные порты северо-востока: в ход пошли деньги, спирт и сказочные посулы. Бедняков ждал рай, работы почти никакой, много денег, за несколько лет — состояние: по контрактам, которые те подписывали на три — пять лет, они должны были вернуться с карманами, полными денег. Что их удерживало? Уж, конечно, не эта иссушенная земля и не беспросветная бедность. «Вы же мужчины, не так ли? Если вы боитесь, я кликну других, те уж не упустят случая. Деньги на дорогу? Отдадите потом каучуком. Что вы еще хотите? С собой ничего брать не надо, все есть на месте». Да у них и не было ничего… Сотни, тысячи посудин, битком набитых скучившимися на палубе завербованными, доставили в джунгли миллион преисполненных надежд серингейрос[60]. Курс на мировом рынке поднимался, мир требовал и требовал резины, время было не до полумер.
А для новобранцев надежды с приездом на землю обетованную декорации резко менялись. Дом хозяина, лавка и склады кучно стояли на берегу, но гевея была рассеяна по джунглям, потому серингейрос расселились в хижинах по двое, по трое, вдали от всех. Каждое утро они расходились каждый в свою сторону по тропинкам от гевеи к гевее, разбросанным по лесу на восемь — десять километров, надрезали кору, укрепляли под надрезами банки и вновь двигались дальше с карабином через плечо. Вокруг бродят индейцы и, горя многовековой запоздалой жаждой мщения, стреляют в любого зазевавшегося белого. Среди дня двое-трое серингейрос встречаются в своей хижине, чтобы торопливо проглотить обед из маниоковой муки и сушеной рыбы. Затем вновь расходятся по резиновым деревьям — на сей раз чтобы собрать в бидоны натекший сок. Снова восемь — десять километров, в одиночку, на одном плече карабин, на другом — бидон. Вечером эти двое-трое зажигают жирник с пальмовым маслом, окунают в вязкую жидкость трубочки и медленно вращают их — просто, но одуряюще. И завтра и послезавтра, и все дни недели, месяца, года все та же прогулка по той же дороге; лишь изредка наезжает брюзжащий надсмотрщик, чтобы разругать за лень. Раз в неделю — поход туда и обратно до склада и лавки: туда — с пятидесятикилограммовым шаром, обратно — с мукой и сушеной рыбой.