Показывается РО 2 AM. Шесть часов судно спускалось по течению Мадейры, и мы потеряли ощущение времени, двигаясь в одном и том же неизменном кадре. И вот теперь РО 2 AM. У берега два дома-баржи, выше — три деревянных домика. В восьми километрах от этого «порта» вонзившийся уже на 1471 метр бур своим острым наконечником прощупывает землю. Терпение, о, сколько нужно было терпения, чтобы притащить сюда четыре двухэтажных плавучих жилища, снабдить необходимым 67 человек, доставить тракторы, бульдозеры и буровую технику. Сезон дождей усугубляет трудности до невозможного, грузовики буксуют, люди проваливаются: чтобы добраться до вышки, уходит два часа скользкой грязи и мошкары. Но на баржах — двухместные комнаты с решетками, вентиляторами, душем и фильтрами для воды, столовая, движок, холодильники и аптека с фельдшером, постоянная радиосвязь с миром живых. Современный комфорт в доисторических условиях.
На буровой установлена круглосуточная восьмичасовая смена. Дома играют в карты, поглощают книги или ловят пиракуру. Врач и дантист наезжают один раз в месяц, письма и газеты приземляются два раза в неделю; руководство и специалисты каждые полтора месяца имеют десять дней отдыха, механики и администрация — каждые три месяца по 18 дней. Это не считая традиционных четырех недель ежегодного отпуска. Рабочие на буровой, набранные на месте, не пользуются этой возможностью, да и куда им ехать? Они ведь здешние.
«Петробраз» бесплатно довозит отпускников даже до Белена. Также бесплатно он кормит работников на баржах, бесплатно выдаются простыни, мыло, и, кроме того, простой бурильщик получает от 100 тысяч до 200 тысяч крузейро. 1200 долларов получает американский геолог, застенчивый человек, который не решился сам представиться, а затем с трогательной верой втолковывал мне, что Амазония является крупнейшим осадочным бассейном в мире. Не много ли? За пот, застилающий глаза, за пухнущие от мошкары конечности, за прыщи, выступающие мгновенно на губах и под мышками, за боль в животе и ватные ноги, за пустой звон в голове… это у меня, а ведь мне не надо по восемь часов в день бурить землю, к тому же сейчас зима… это даже мало. Даже если вспомнить, что половина плавучего квартала Манауса живет на то, что получают здесь 67 добровольцев нефтеразведки.
А что это за три домика на высоком берегу, укрытые от разливов? Это три женатых специалиста — остальные все холостяки — расчистили место, чтобы привезти свои семьи. Пока дети малы, еще полбеды, но, когда они подрастут к школе, семья переберется в Белен или в Байю, человек покинет Амазонию.
«Значит, на собственные деньги вам надо покупать только бритвенные лезвия?» Техник — здоровый, с бронзовым лицом и цепким взглядом парень — вычерчивает в воздухе арабеску, показывая куда-то вдаль: «…и это!»
Дождь кончается, но, несмотря на москитов, несмотря на быстро опускающуюся тьму, несмотря на рытвины и ямы разбитой дороги, проложенной в грозно шумящем лесу, я отправляюсь в указанном направлении и прохожу с километр.
За границей территории «Петробраза» у кромки реки — сарай с верандой, освещенной керосиновой лампой, привлекающей тучи мошкары.
Через неделю вслед за буровиками сюда прибыли четыре женщины под охраной двух громил. Еще через десять дней на берегу уже кое-как стоял рубленый домик; один из громил уехал. Хозяин. Он должен вернуться месяца через три с четырьмя другими женщинами взамен первых, которых он повезет в Манаус, а может, к следующей буровой. Хозяин? Француз, какой-нибудь беженец из Кайенны… или же просто авантюрист: доступность торговли живым товаром привлекает отщепенцев любой национальности.
Назавтра в четыре утра, сплошь искусанные москитами. мы сели на катер. В семь часов мы уже вышли к Амазонке.
Глава XV
НИЧЬЯ АМАЗОНИЯ
Когда двое людей спорят о природе низменностей Амазонии или характере ее лесов, они выглядят как двое слепцов, которым дали пощупать слона с разных концов.
Плывя в предрассветной серости утра и глядя, как смотрят часами, месяцами люди этого водно-лесного континента на вздымающиеся и опускающиеся спины волн, я размечтался. Что еще остается? Как и они, я в плену ожидания, низведен до тупого созерцания, заперт в бездеятельности. Я больше не человек — выбор, воля, а предмет, недвижный объект. Я послушно повинуюсь законам внешней среды, превратностям бесконтрольного мира. Я просто теку вместе с водой.
При слиянии Мадейры с Амазонкой вода смешалась с небом, водяные струи туго сплелись на перекрестке, и я трижды отсалютовал из револьвера, который вот уже два месяца болтался у меня на поясе, приветствуя грандиозную реку. Я сделал это из самоутверждения: когда реальность уплывает из-под ног, разве не оружие и не бегство в мечты остаются уделом человека, брошенного богами?