Расфасовав траву по бумажным пакетикам, Павлик ехал днем в «Там-Там» и рассовывал их по всем окрестным парадным. Днем милиция более лояльна и не пристает к человеку в драной кожаной куртке и в ботинках с железными носами. Куртка была одеждой летчиков, в которой, видать, после них работал лесоруб. У нее было минимум кожи и максимум потертостей, дыр, и прилагаемых к дырам заплат. Молния не работала, поэтому я собственноручно наклепал кнопок, заменивших пуговицы.
– Я с тобой в такой куртке никуда не пойду, – говорила мне потом девушка Алиса, и садилась в прихожей. Я выходил один и ждал. Она со слезами на глазах меня догоняла.
Ботинки, в которых газосварщики и монтажники пребывают на своих рабочих объектах, после чего с радостью их снимают, служили мне будничной и выходной обувью. Мы их протестировали в мастерской, разбив несколько бутылок о железные нашлепки. Ботинки придавали мне уверенности.
«Там-Там» работал с четверга по субботу. Вано как-то позвонил мне в воскресенье и предложил потамтамиться.
– Родной, – ответил я, – там сегодня пусто, как в моих карманах.
– Почему это?
– Потому что сегодня воскресенье.
– А что, субботы не было? – озадачился Вано.
– Для тебя, видать, не было.
Цепляясь зубами за малейшую возможность заработать легких денег, я выстроил цепочку продажи наименее экстремальным образом. У меня была ходячая рекламная тумба – наш барабанщик Серый. Промобой зеленого листа. Я, как опытный супервайзер, выдавал ему несколько пакетов. Один пакет стоил на те неденаменированные деньги две тысячи рублей. Серый барабанщик накидывал свои пятьсот рублей, бегал и продавал. Я сидел на скамеечке и принимал от него деньги. Затем мы выходили из клуба за очередной порцией, и все повторялось.
Раз в парадную нагрянули менты-козлы-обычно-злы. Репутация клуба была всем известна, поэтому они иногда совершали вояжи по окрестным подворотням. Я шагнул навстречу, с готовностью подняв руки. Хэндэ хох, Гитлер капут, бабка, яйки, шнеля. Я был чистым. Амплитуда колебаний сердца достигла экстремума. Кардиограмма, сделанная в тот момент, откосила бы меня от армии. За несколько секунд, пока они меня обходили, Серый с проворностью фокусника Акопяна успел выкинуть опасный груз в подвал. Пронесло.
Время протекало почти что весело. Если не считать того, что многие знакомые от недостатка эмоций садились на иглу, как куры на насест. Травка травкой, но это ведь так, для детей. Два моих одноклассника умерли от передозировки. Все кругом торчали на «винте» и предлагали присоединиться. Я наблюдал ходячих трупов в американских зеленых куртках и высоких ботинках на шнуровке со зрачками размером с головку от булавки. Они периодически сваливались с гепатитом, оказываясь в Боткинских бараках, где и подыхали.
На «Приморской» в доме на курьих ножках, больше похожем на космический корабль, жила девушка Ира. Приехав откуда-то из российской глубинки, она сняла квартиру, поступила в институт, и дорвалась до свободного времяпрепровождения, когда не нужно каждый вечер звонить строгому папе с подробным отчетом о своих планах и своем местонахождении. Пару раз я бывал у нее с компанией тех, кому негде приткнуть свою больную голову. Наблюдал за процессом варки белого компота из салутана. Длинное жало шприца прокалывало узкую синюю ленту на сгибе локтя, и очередной претендент на недолговременное счастье отправлялся на встречу со своими грезами. Я смотрел с любопытством. Люди погружались в пучину новых эмоций, становились заторможенными, как кроты.
Квартира являла собой образчик интерьерного минимализма. В комнате кровать и большое зеркало с пахучими пузырьками духов перед ним. Холодильник на кухне никогда не работал, потому что в нем никогда ничего не лежало. Черный чайник, несколько раз сгоревший, в туалете надпись «Поднимай стульчак».
Ира, изменив в организме соотношение лейкоцитов и эритроцитов посредством введения в кровь наркотических средств, произведенных кустарным способом, лезла ко мне в штаны, примурлыкивая. Я уходил в ванну, закрывал дверь на защелку, и погружался с ней в хлорированную воду. Каждый раз она меня спрашивала, почему я не хочу попробовать. Поторчать вместе – это же такой кайф. Каждый раз я говорил, что завтра. У меня всегда была с собой трава, которая открывала мне двери в этот сквот.
– Представь, что мы очутились в другом измерении, где нет никаких правил, где ты ведешь себя так, как тебе хочется. Здесь тепло, уютно. Здесь происходят фантастические вещи. Ты расслаиваешься, тебя становится много, ты можешь заниматься сексом одновременно с сотней партнеров. Каждая часть тебя – как единое целое. Краски сгущаются, пространство наполняется новыми предметами, которые имеют непривычную для нас форму. Тебе нет смысла о чем-то думать, ты разгружаешь свое сознание, оно становится пустым и не тяготит тебя больше дурацкими мыслями. Меня облепила тысяча губ, тысяча языков. Эти ощущения не передать словами, это нужно испытать, прочувствовать, – говорила она, и эхо в ванной создавало реверберацию произносимых ею слов.
Я слушал, и начинал чувствовать потребность в смене системы координат. Мы живем в трехмерном пространстве, и если бы Лобачевского не родила земная женщина, то его породили бы наркотики. В какой точке плоскости я живу?
Наевшись циклодола, я заползал на Ирину спину, и долго не мог слезть, потому что тело не давало мозгу никакой информации о том, скоро ли наступит оргазм. Я смотрел в трехстворчатое зеркало, видел в нем двух особей в обезьяньей позе и пытался сконцентрировать внимание на своих ощущениях, но это было бесполезно. Как будто вата обволокла голову, и рессоры ног амортизировали движения – полное отсутствие статичности, а соответственно, полное отсутствие точки опоры. Кончить я не мог. Разрабатывая молодое влагалище, я совершал трипы в зеркало. Меня тянула за член, как за веревочку, вотчина героини Льюиса Кэрролла. Я трахал Алису, Шалтая-Болтая, Черную королеву, Тру-ля-ля и Тра-ля-ля. В каждой шахматной клетке сидело новое существо с дыркой промеж ног, и дырка эта сочилась, как свежая зарубка на сосне. Смола пахла Ириной промежностью, запах этот аккумулировал все запахи мира, заползал в ноздревые туннели и скатывался в шахту носоглотки. Вселенная сконцентрировалась в головке члена, уместилась в нескольких кубических сантиметрах. Не было Финского залива и квартиры с пожухлыми обоями. Был ковер-самолет в виде кровати, который совершал рейс в толщу фантазий, увязал в меду галлюцинаций. Патока сна наяву вытекала из сот повседневности. Циклодол делал свое дело.
В то утро Ира разбудила меня со словами, что пора выметаться. Я перевернулся на другой бок, мне было не открыть глаза. Сон наползал уверенно, как лед на речку в декабре месяце. Она опять стала трясти меня за плечо. Я откинул одеяло и, не раслепляя век, стал на ощупь искать трусы. Когда наконец растопырил ресницы, то увидел перед собой женщину с неприятным выражением лица – выражением, не предвещающего ничего хорошо. Это была Ирина мама, которая приехала в бывшую российскую столицу проведать дочь. Заодно и меня проведала.
Серый барабанщик, который меня сюда приволок, относился к процессу приема переработанного салутана со скрупулезностью фармацевта. Он всегда носил с собой личный шприц, который никому не давал, всегда ширялся последним. Никогда меня не науськивал.
– Не хочешь – не надо. Дело твое, – говорил он.
Когда Маша заняла территорию моей души целиком и полностью, я поехал к Ире прощаться.
Дверь открыл мужик с мочалкой бороды на лице. Глаза его немигающим взором поприветствовали нового гостя. Я вошел внутрь и тут же наступил на тело неизвестной личности, которая, притворившись половым ковриком, мирно посапывала у самых дверей. Оставалось только ноги вытереть.
Мужик сплюнул и прошел на кухню. Я проследовал за ним. В раковине лежали чьи-то носки, накрывшие грязную тарелку.
– А где Ира? – спросил я.
– Какая Ира?
– Такая. Которая здесь живет.