Машинист был пьян. Я слышал от выпускников Академии имени Макарова рассказы о прохождении кораблей по Неве, когда рулевого шатает, будто корабль попал в шторм. Вождение в нетрезвом виде автомобиля чревато последствиями. Ну а попробуй-ка вписать сухогруз в узкие ворота моста лейтенанта Шмидта, когда во лбу пол-литра хлебной. Один раз не вписался, вытаскивали несколько недель. С дрезиной вроде проще – катись по рельсам, никуда рулить не надо, только все равно мандраж хватает за пятки.
– Это что? – пукнул ртом машинист, выпуская наружу мощный выхлоп, в котором содержалась информация о принятых не далее как час назад спиртных напитках.
– Пластинка, – ответил я, пытаясь сообразить, а не ошиблись ли мы транспортом.
– Как называется? – не унимался он.
– Нож для фрау Мюллер.
– Это что, рок?
Сашечку в армии застукали за чтением Мережковского и поинтересовались: это боевик или эротика?
Дрезина тряслась, ее лихорадило от переизбытка прожитых лет. Сидя в люльке, которая несется по американским горкам, я чувствовал бы себя гораздо спокойнее, чем в этой коробке на колесах, скачущей по отполированным рельсам. Аннушка точно не стала бы покупать подсолнечное масло в этот день – результат не сложно предугадать.
Машинисту требовалась лишняя пара ушей, чтобы поведать свое мнение об устройстве мира. Серый барабанщик совместил жопу и какой-то ящик, и принял сидячее положение. Через лобовое стекло, обконченное атмосферными осадками и дорожной пылью, на меня поглядывали проносящиеся мимо фонари. Здесь, внутри пепелаца из фильма «Киндзадза», посреди технических запахов, которые заложили нос, стало понятно, где находится центр вселенной. Он находится в руках у девушки, которая отказывается брить ноги и знает точное расстояние до моего сердца. Преодолеть это расстояние можно одним лишь словом, пустив его бегать по телефонным проводам, запечатав в конверт или написав маркером на обоях. Как только не лопнула моя черепушка от такого количества чувств – моих и ее? Балтийский вокзал – «Лигово» – улица партизана Германа. Голубые елки на перекрестке. Рядом с ними кинотеатр, в который я никогда не сходил и не схожу. За кинотеатром поликлиника. За поликлиникой дом-корабль. Мне надо в рубку.
То чем ты завлекла
След слюны с губ слизала
И в рукав затекла
Дальний путь от вокзала
– Это что, рок?
– Нет не рок.
– А что?
– Хардкор.
– Хор? Какой хор?
Мы вышли на станции «Ленинском проспекте». Расплатились пакетом травы.
– А, я про это слышал. Говорят, ничего, шибает, – сказал машинист, засовывая пакет в просмоленный соляркой карман.
Проспект Народного ополчения сдружился с железнодорожной колеей, будучи параллельным ей на протяжении нескольких километров. Количество километров измерялось в денежной сумме, которую я готов был отдать человеку, чьи ноги давят на три педали, чьи руки держат маленький обруч руля, чье тело покоится внутри автомобиля, чей автомобиль катится по проспекту.
Жигулина, обозванная самой мелкой деньгой, которая рубль бережет, притормозила у бордюрного камня. Игра вопрос-ответ, мы внутри, Серый барабанщик на переднем сидении, я на заднем. Деньги вперед для успокоения молодого водилы. У меня бездник, я перенапрягся, нужно расслабиться.
– Курить можно? – спрашиваю бритый затылок.
– Можно.
Приоткрываю окно, чуть стягиваю с беломорины тонкий папиросный гандончик, сильно дую в штакетину – табак вылетает, как малафья из члена, осыпаясь на посеревший от выхлопов придорожный снег. Разворачиваю бумагу, начинаю забивать хэш. Затылок интересуется:
– Это у тебя что?
– Хэш. Не желаешь? Менты все равно не просекут, даже если в трубку дуть придется.
Машина притормаживает у обочины.
– А ты знаешь, что менты – это я?
Еб. Тво. Ю. Мать.
Интермедия между основными действиями спектакля, заявленного на афишах, как «День рождения Павлика только раз в году». Хватит событий, хватит, хочу к Маше и покурить, больше ничего.
Серый барабанщик, борзый, как Машина собака, интересуется:
– Удостоверение есть?
Затылок вынимает из-за пазухи широких штанин дубликат бесценного груза в красном оформлении, обмахивает им мое вспотевшее лицо.
– Что мальчики, допрыгались?
– Это ты сейчас допрыгаешься! – с этими словами Серый распахивает дверь и пускается наутек в ущелье между домами. Оросив заднее сидение «копейки» несколькими каплями пота и измельченной травой, объемом в четыре косяка, я выскакиваю следом и бегу в заданном предыдущим спринтером фарватере. Сзади хлопает дверь, шаги в мою сторону. Потом тишина (остановился?), шаги удаляются.
Через три минуты скамейка перед незнакомым домом, два широкораспахнутых рта. Человек дышит легкими. Мы дышали тяжелыми. Сердце размером с грудную клетку. Серый барабанщик утирается снегом. Я беру с него пример, и остужаю самоварную рожу нулевой температурой.
– Я знал, – произносит Серый, отдышавшись, – что он машину не оставит.
– Откуда? – спрашиваю я, массируя щеки сырьем для производства снеговиков.
– Да по нему видно. Ему в лом бегать.
– Хуев мент. Зачем я ему деньги вперед отдал? Пакет жалко.
– Забей, – Серый встает со скамейки. – Нам повезло. ПО-ВЕЗ-ЛО.
Серый барабанщик, наркоман и каратист, борзый, как Машина собака, идет, расправив плечи. Уникальный экземпляр питерского андеграунда, мой личный комиссионер по сбыту конопли. Я завидую его самоуверенности. Он продает хэш в «Там-таме», разруливая возникающие в этой связи ситуации. Получает пятьсот рублей с пакета, я получаю две тысячи. В этом бинарном союзе мы нужны друг другу. Мы довольны устаканившимися между нами relationship.
Не доходя до проспекта Ветеранов, ныряем в какой-то подвал, где я наконец забиваю жирный косяк. Зерна взрываются, трескучая канонада игрушечных пушек, глубокий вдох. Обертка «Нож для фрау мюллер» чуть помялась. Я еду к Маше. Все будет окейно.
Отрезок семнадцатый
«Я не употребляю наркотики для того, чтобы словить кайф, как делают другие люди, или думают, что делают это ради получения удовольствия. Я совершил огромную ошибку, когда подсел на это дерьмо. Моя печень никуда не годится, она почти не функционирует, меня постоянно рвет. Это самая страшная боль в мире»
(Лэйн Стейли, вокалист Alice in chains (царство ему небесное). Напечатано в журнале Classic rock №5 за 2003 год).
Я все меньше старался курить, все больше пить. Горло першило. Поршень языка гонял туда-сюда слюну, пытаясь использовать ее как смазку. Не помогало.
Есть такие маленькие объявления на стенах (сниму-продам-куплю-сдам), а внизу бумажная лапша, нарезанная ножницами. Ее следует оторвать, если информация заинтересовала. На кусочке бумаги, величиной с полпальца, как раз умещается номер телефона. Перекурившись и перепившись, я нарвал бумажной лапши, и пытался просунуть ее в ларек, уверяя, что это новые деньги.
В училище травой не торговалось, хотя это был самый простой способ поменять ее на деньги. Не хотелось быть застуканным кем-то из учителей или мастеров. Это, во-первых. А во-вторых, в-третьих, в-четвертых, трава была слабенькая – бывалым людям не продашь. А лохам можно и зверобой втюхать. В фильме «Экстази» (не путать с романом Уэлша) героиня продает на вечеринке аспирин, и народ колбасит с аспирина не хуже, чем со «скорости». Там есть замечательная сцена, когда молодые люди сидят в машине, приняв по таблетке, и ждут прихода, дабы выяснить – стоит им брать еще или нет. Квазедилерша сидит рядом и подначивает их:
– Да ты подожди немножко, сейчас тебя накроет.
И тогда один из маменькиных сыночков начинает вещать о том, что его действительно накрывает, еще как накрывает. Опьянение водой в Астрахани – из той же серии.