Сенявин тревожился не понапрасну. На траверзе Ялты, далеко, у самого горизонта, маячили парусами турецкие суда.
…В начале кампании султан приказал послать, после неудачи в Керченском проливе, десант на Южный берег Крыма. Сосредоточив войска и корабли в Синопе, отряд кораблей с десантом, под командой капудана Абаз-паши, двинулся на север. Абаз-паша намеревался высадить войска в знакомых ему местах, в порту Ялта. На подходе к берегам, едва показалась вершина Ай-Пе-три, разыгрался шторм, отряд разбросало темной ночью в разные стороны. Два дня собирал капудан своих подопечных. Ночью послал на разведку к Алуште кон-чебас, небольшой одномачтовый парусник. Разведчик вернулся следующей ночью.
— В Ялте и Алуште войска русских, кругом дозоры. Так сказывали верные лазутчики из местных татар, — доложил пожилой усатый капитан.
Абаз-паша все-таки попытался выполнить волю султана. Ночью приблизился к знакомой бухточке, У подножья Аю-Дага, послал вперед трехмачтовую шебеку, остальные суда легли в дрейф. Прошел час-другой, и на лунной дорожке показалась тень от возвращавшейся шебеки.
— Возле мыса стоит на якоре большой русский Фрегат. Думается, он не одинок. У Ялты тоже маячат подозрительные огни…
Абаз-паша выругался, и утром паруса турецких судов скрылись за горизонтом. В эту кампанию турки уже не пытались оказывать помощь крымским татарам в Крыму. Ставленник султана, крымский хан Селим-Гирей, бежал в Константинополь. Ощутимые потери на суше, в сражениях с армией Румянцева, и на море, при Чесме, появление в водах Черного моря Азовской флотилии вынудили турок пойти осенью 1771 года на перемирие.
Воспользовавшись передышкой, Сенявин все внимание сосредоточил на строительстве новых кораблей и подготовке экипажей.
Весной, в половодье, нерадивый командир посадил на мель в верховьях Дона четыре транспорта с разными припасами и вооружением. Кто поправит дело, сомнений у Сенявина не вызывало.
— Собирайся без промедления, бери мою бричку, поезжай к Черкасску, — наставлял флагман Федора Ушакова, — наиглавное, спасай припасы, сколь возможно. Нерасторопный командир и без того скудные наши довольствия на дно отправил. Нынче вода на спад пошла, глядишь, в подмогу тебе, авось выдюжишь. Отправляйся с Богом.
Ушаков действовал не на авось, а по своей природной сметке и трезвому расчету капитана бывалого, морского «волка», как теперь о нем отзывались сослуживцы. Мало того что ему удалось поднять и выгрузить на берег почти все припасы, высушить их и отправить в Таганрог. Так он сумел организовать работу, чтобы стянуть полузатонувшие суда с мели, залатать пробоины, откачать воду и отправить их к Азову. Правда, на эту канитель потратил Ушаков около двух месяцев, но был вознагражден похвалой Сенявина при возвращении. Прилюдно в собрании офицеров флагман отметил весьма умелые действия Ушакова, способность сплотить матросов и мастеровых для успеха дела. Объявив благодарность, Сенявин неожиданно закончил:
— Определяю тебя командиром бота палубного «Курьер», о четырнадцати пушках. Принимай судно военное по всей строгости. Пойдешь через неделю в Кафу, станешь сопровождать знакомый тебе фрегат «Первый».
«Наконец-то», — ликовал в душе Ушаков, слушая адмирала. Теперь он капитан военного судна. Пускай экипаж небольшой, четыре-пять десятков матросов. Но теперь он, командир, в ответе и за дело, ему порученное, и за людей, ему подвластных.
— До Еникале путь-дорожка тебе знакома, а далее осматривайся, — продолжал Сенявин, — мели да камни кругом. В Кафе отлаживай экипаж, турки-то нынче в замирении с нами, а татары колобродят, всюду рыскают, не без подмоги турецкой. Держи ухо востро.
Из Таганрогской бухты «Курьер» снялся с якоря и вышел из залива головным. Капитан-лейтенант Иосиф Кузьмищев только что оправился после болезни, едва держался на ногах.
— Ты, Федор, покрепче меня да и службу правишь не хуже моего. Прошу тебя по дружбе, следуй головным, твой глаз зорче моего зрит. Чуть что не так, сигналь, пушкой дай знать на крутой случай. Я за тобой в кильватер последую. Видать, мне сию кампанию плавать в последний раз.
За Бердянской косой задул свежий ветер с юга, со стороны Тамани, к вечеру развело волну.
— Держать на румбе вест-зюйд-вест! — скомандовал Ушаков рулевому у штурвала и кивнул сигнальному матросу поднять сигнал: «Ворочаю на румб вест-зюйд-вест!»
Оглянувшись по корме, Ушаков вскинул на всякий случай подзорную трубу: слава Богу, на «Первом» заметили сигнал, забегали матросы, репетуя команду с «Курьера».
Ушаков перевел взгляд направо. В вечерней дымке на горизонте высилась макушка горы у мыса Казан-тип.
Когда совсем смеркалось, подошли к Еникальскому рейду. Ушаков решил не испытывать в первый раз судьбу.
— Лево на борт! Якорь к отдаче изготовить!
Кивнул сигнальщику:
— Передать на «Первый»! «Становлюсь на якорь!»
С рассветом, когда экипаж позавтракал, снялись с якоря и направились на запад, к Керченскому проливу. На траверзе Керчи подвернули вправо, благо ровный бриз с остывших за ночь крымских берегов втугую растянул паруса.
К полудню ветер стих, заштилело. Ушаков досадовал: «Эдак мы и к ночи не доберемся до Кафы». Он прикинул по карте. Еще не менее полсотни миль до залива.
После обеда жгучее пекло отвесных солнечных лучей прогрело сушу, и бриз, переменив направление, нехотя расправил паруса.
Белесые скалистые берега близ Кафы постепенно меняли окраску. На склонах и в лощинах зеленели кустарники, небольшие рощицы, вдали проступали очертания гор. В сумерках стали на якоря на виду Алушты, где размещался небольшой гарнизон русских войск для отражения возможного десанта турок. Рейд был открытый, незащищенный от ветра и волн, идущих от восточных и южных румбов.
Коротки сумерки на Черноморье в летнюю пору. Ночная темь подкрадывается внезапно. На корме повесили фонарь, зажгли якорный, гакабортный огонь, выставили вооруженную вахту. Экипаж успел поужинать. Командир, осмотрев верхнюю палубу, убедился, что все на месте, в порядке. Только расположился в кормовой каюте перекусить, как над головой, по палубе, затопали, послышались тревожные голоса. Спустя минуту Ушаков выскочил на ют, и вахтенный матрос, с мушкетом, указал за корму.
— Там, вашбродь, лодка с людьми. Сказывают нашенские, пехотные с берегу. Ахвицер с ними.
Ушаков, повернувшись спиной к фонарю, увидел в десяти саженях лодку с острыми обводами, подобно турецкой кайке. На носу стоял офицер и приветливо помахивал рукой.
— Выкинуть шторм-трап, принять лодку на бакштов, — распорядился Ушаков.
Шлепая веслами, лодка подошла к урезу кормы, и на палубу ловко взобрался молодцеватый подполковник.
— Начальник здешнего отряда, Ситов Владимир Павлович. Мы вас еще засветло приметили. Покуда у татар лодку выпросили, туда-сюда, — подполковник повернулся к лодке и прикрикнул: — Братцы, живей поклажу выгружайте.
Двое солдат едва осилили тяжелую ношу, втащили на палубу завернутую в тмешковину баранью тушу.
— Примите от нас свеженького мясца в подарок, небось на солонине сидите, — мы у татар прикупили. Токмо куда снести прикажите, дабы палубу не замарать.
Ушаков поначалу нахмурился, потом отошел, но был щепетилен:
— Сколько с нас причитается?
— Помилуйте, Федор Федорович, — несколько фамильярно, с обидой, возразил подполковник, — сие по-товарищески, за счет наших экономии, ни в коем разе не в ущерб моим солдатикам.
Он опять подал команду, и на палубе оказался небольшой бурдюк, в котором булькало вино.
Ушаков только покачал головой, позвал шкипера.
— Распорядись малый анкерок налить водкой, передашь на лодку.
На этот раз гость не жеманился.
— Спасибо, благодарствуем. У нас давно кончилась, а кислятину, — он кивнул на бурдюк, — у меня лично нутро не воспринимает.
Пригласив гостя в каюту, Ушаков отпробовал вино и, наоборот, похвалил «кислятину».
— Сие нектар, напрасно не жалуете, не токмо для Души, но и для физики тела пользительно.
Разговорились, и подполковник рассказал, что по всему южному побережью в крупных татарских поселениях генерал Долгорукий назначил небольшие гарнизоны.