Кинсберген, кроме донесения старшему флагману Сенявину, в письме графу Чернышеву с восторгом отозвался о поведении своих подчиненных. «И так честь этого боя следует приписать храбрости войск; с такими молодцами, B.C. я выгнал бы черта из ада… Я весьма доволен обоими кораблями и на коленях умоляю B.C. всем офицерам и нижним чинам объявить, что вы довольны их поведением и храбростью, это воодушевит их еще более к исполнению долга и возбудит в других честолюбие стремление превзойти их».
Получив должный отпор у крымских берегов, турецкий флот на время притаился, но султан теребил капудан-пашу, обвиняя его в трусости.
В конце августа в Керчь на взмыленной лошади прискакал из Бахчисарая гонец от хана Шан-Гирея, благоволившего к России.
— Высокочтимый хан тревожится, в бухте Суд-нсук-Кале больше сотни султанских судов. Они готовят высадить войска на крымскую землю.
Сенявин несколько встревожился. Неделю тому назад он выслал к Цемессу сильный отряд кораблей под командой Кинсбергена. Но от него нет никаких вестей. Вице-адмирал, будучи старшим начальником над Керчь-Еникальским гарнизоном, вызвал генерал-май-ора Дельвига.
— Принимайте под команду гарнизон, а я нынче же с наличными судами отправляюсь к Суджук-Кале.
Не ровен час, сызнова Кинсбергену выпадет сразиться с превосходным неприятелем.
На другой день, подняв флаг на фрегате «Первый», с кораблями «Корон», «Хотин», бомбардой, тремя палубными ботами Сенявин вышел в море. Однако сильный встречный ветер южных румбов на выходе из пролива заставил отряд отстаиваться на якорях.
В эти дни Кинсбергену вновь предстояло вступить в схватку с сильным противником. Из Цемесской бухты к берегам Крыма с крупным десантом на борту двинулась турецкая эскадра. В авангарде шли 3 линейных корабля, четыре фрегата и три 16-пушечные шебеки. Чуть поотстав, следовали 18 транспортов с 6-тысячным десантом.
Кинсберген, несмотря на тройное превосходство неприятеля в пушках, сразу, обнаружив слабое место в строю турецкой эскадры, ринулся в атаку, отрезая авангард от остальных судов. Сблизившись на дистанцию картечного огня, фрегат «Второй» под флагом Кинсбергена и три «новоманерных» корабля «Жур-жа», «Модон» и «Азов» открыли беглый огонь на оба борта. На этот раз бой длился менее двух часов. Не выдержав натиска, турецкая эскадра спешно, поставив все паруса, укрылась в бухте под защитой крепостных батарей Суджук-Кале.
Спустя неделю отряд Кинсбергена соединился с отрядом Сенявина. Впервые основной состав Азовской флотилии отправился в крейсерство под флагом вице-адмирала Сенявина. 5 сентября на подходе к Суджук-Кале обнаружилась турецкая эскадра, состоящая из 5 линейных кораблей, 2 фрегатов, нескольких шебек и галер.
— Держать на неприятеля! — приказал Сенявин. — Изготовиться к бою!
Но, видимо, еще свежи в памяти турецкого адмирала яростные атаки на прошлой неделе Кинсбергена-Не принимая боя, турецкая эскадра отвернула и взяла курс к берегам Анатолии…
Кампания 1773 года завершилась. Азовская флотилия, несмотря на многократное превосходство турецкого флота, не допустила высадки десантов на Крымский полуостров и этим обезопасила 2-ю армию генерала Долгорукого от воздействия как турецких войск, так и бунта татар.
Поздней осенью Сенявин отправился в Балаклавскую бухту. Флагман впервые навещал самую удаленную базу флотилии. Бухта произвела на него благоприятное впечатление своей добротностью, удобностью расположения для стоянки кораблей. Однако настроение командиров, расположившихся в бухте, было неоднозначно. «Таганрог» и «Корон», только что вернувшиеся из крейсерства, стояли на якорях. В северном углу бухты, у самой кромки, стояли, приткнувшись к берегу, накренившись, два «новоманерных» корабля. Сенявин знал от Кинсбергена, что некоторые суда имеют сильную течь и в море не выходят. Первым, приложив руку к шляпе, отрапортовал недавно назначенный командир 16-пушечной «Морей» лейтенант Федор Ушаков. Глуховатым голосом он доложил, что корабль имеет сильную течь и стоит второй месяц на приколе. По трапу, перекинутому на берег, мимо них то и дело сновали матросы с парусиновыми ведрами, наполненными водой.
— Ну показывай, что у тебя стряслось, — хмурясь, сказал Сенявин.
Спустившись на нижнюю палубу, Ушаков стал на колени перед зияющей чернотой снятого с петель люка. Скинув кафтан, Ушаков закатал до плеча рукав рубахи и привычным движением опустил руку в булькающую внизу воду. Повертев рукой из стороны в сторону, он вынул руку из воды и с улыбкой протянул указательный палец адмиралу. Глядя на измазанную гнилью ладонь, Сенявин покачал головой.
— Ну и ну-у, — протяжно произнес он, — здорово Червяки жрут древесину. Такого я на Дону не видывал. И много ли сожрали, черти?
— Почитай, ваше превосходительство, треть днища заменять надобно. Кренговал помаленьку «Морею» с борта на борт.
Вытерев руку о лежавшую рядом парусину, Ушаков, согнав улыбку, вытянулся перед адмиралом.
— Куда денешься, — произнес Сенявин, — пойдем со мной, отобедаем на «Таганроге». Там и потолкуем.
За обедом Сенявин нахваливал Балаклавскую бухту, которую перед тем обошел вокруг. Взбирался на крутую гору, слева, перед входом, на ее макушке белели камнями какие-то древние развалины.
— Сие, сказывают, остатки башни Генуэзской, — пояснил Ушаков, — древние греки ее сооружали.
— Вишь ты, — удивился Сенявин. — Стало быть, наши православные сородичи прежде татарвы здесь обитали?
— Справедливо заметили, ваше превосходительство, — ответил Ушаков, — подобно и Константинополю — Цареграду, который ныне басурмане Стамбулом прозывают на свой лад.
Выпив за столом по чарке, от которой Ушакову было неудобно отказываться, Сенявин, вникавший в жизнь своих подчиненных не только на палубах кораблей, бесхитростно произнес:
— А сказывают, ты хмельным не балуешься. Ушаков не смутился, наоборот, ответил шуткой:
— Пить — пей, да дело разумей, наставлял меня в свое время тятенька.
— И то верно, — согласился Сенявин, мешая ложкойдымящиеся щи, — одначе в Балаклаве, видимо, не токмо гавань добрая, но и похлебку есть из чего наваристую спроворить.
— Служители нахваливают, а мы с татарами по этой части общие интересы соблюдаем, — степенно, по-хозяйски объяснил Ушаков.
Когда Сенявин в очередной раз с похвалой отозвался об удобной стоянке в Балаклаве, Ушаков, вспомнив о чем-то, проговорил:
— Сказывают, ваше превосходительство, верст десяток отсюда, подле деревеньки Ахтияр, намного лучшая и просторная гавань расположена.
Сенявина эта новость заинтересовала. Перед убытием он приказал отрядить грамотного штурмана, проверить и положить на карту бухту у Ахтияра.
— Возьмет пускай палубный бот да все промеры исполнит как следует. Крым-то покуда татарский, а глядишь, и под нашу руку отойдет. Все сие и сгодится.
— Есть у меня штурман исправный, Батурин Иван, его и отошлю, — не долго раздумывая, ответил командир «Таганрога». Обрадовал Сенявин и Федора Ушакова.
— Сдавай должность мичману. Принимай «Модон» под свою руку. Готовься к весне, пойдешь в крейсерство с Кинсбергеном.
По зимнему тракту, перед Рождеством, в Таганрог прибыл с Балтики контр-адмирал Василий Чичагов. Сенявин знал его и раньше, когда готовилась экспедиция в Северный Ледовитый океан.
Василию Чичагову и довелось начинать кампанию 1774 года встречей с турецкой эскадрой.