— Ох, не то молвишь, сыночек, — сокрушалась мать. — Не все тебе с мужиками знаться. Душу-то открыть да заботы служебные, где не позабыть, как с пригожей девицей. Да и без деток-то скука на свете.
— Не вижу проку, маменька, от девок. Насмотрелся на них в столице, да в Кронштадте, да в иноземных местах. Одна канитель с морокой, а толку мало. К тому же и сослуживцы мои не всяк на бережок бегом бежит. А который с кислым видом возвертается.
В такие пересуды обычно вмешивался отец, косо поглядывая на жену:
— А ты, матушка, не понукай сынка. Сам определит со временем, што к чему. Наиглавное для него — Отечеству долг сполна отдать. Примером тому дед наш преславный, — отец крестился, повернув голову к иконе, висевшей под подволоком, в красном углу, — Игнатий, верно служил анпиратору нашему Великому Петру в лейб-гвардии. Да и мы, преображенцы, лицом в грязь николе не ударяли, за веру нашу и Отечество кровушки пролили немало…
Погожими вечерами Федор брал в руки флейту, усаживался на высоком откосе у Волги.
Неподалеку обычно паслось стадо овец. Заслышав знакомые звуки, вожак, баран, переставал щипать траву, медленно переступая передними копытами, поворачивал увитую рогами морду в сторону доносившихся звуков. Помедлив, будто размышляя, нехотя двигался к берегу. Пастушку не приходилось подгонять отставших овец, они покорно тянулись вслед за бараном. Засунув рожок за пазуху, пастушок мостился рядом с Федором, слушал незнакомые мелодии, пока солнце не касалось горизонта…
* * *
Возвратившись в столицу, Ушаков перезимовал в казарме Корабельной команды, неподалеку от Галерной гавани. Там обычно ожидали своего назначения на корабли офицеры, находившиеся за штатом.
В долгие зимние вечера, кутаясь в шинель, недавно произведенный в капитан-лейтенанты Федор Ушаков в который раз перечитывал переведенный с французского директором Морского корпуса, вице-адмиралом Иваном Голенищевым-Кутузовым, трактат Поля Госта. Книжица, с которой Федор был знаком еще будучи гардемарином, называлась длинно: «Искусство военных флотов, или Сочинение о морских еволюциях, содержащее в себе полезные правила для флагманов, капитанов и офицеров».
Не раз вчитываясь в рассуждения маститого французского моряка, Ушаков мысленно старался воспроизвести манеры противостоящих друг другу флотов. Некоторые постулаты Госта вызывали раньше сомнения, а после подробных известий о разгроме Спиридо-вым турок в Хиосском бою, его решительной атаке флагмана превосходящего по силам противника вызывали несогласие с французским морским авторитетом. Один из основных тезисов Госта провозглашал: «Два равных флота могут принудить один другого к бою». Сразу возникало немало вопросов. «А ежели силы малые? Значит, ретирада? А как же Кинсберген, Сенявин в последней схватке с турками? Малым числом одерживали верх над неприятелем». Более того, Гост утверждал: «Не вижу я опасности от неприятеля, который хотел бы линию нашу прорезать; да я и не думаю, чтобы сие действие когда-нибудь учинено было». Получалось, что линейная тактика боя Госта является незыблемым каноном для флагманов. Невольно приходили на ум действия адмирала Спиридова при Хиосе. Стремительность атаки и неординарные решения флагмана авангарда принесли победу…
Коротки зимние деньки в Петербурге, мелькают будто столбы верстовые, не уследишь за счетом. Чем ближе весна, тем чаще теснили грудь, согревали душу приятным теплом воспоминания о минувших пяти кампаниях на Дону, в Таганроге, у берегов Крыма. Наяву ощущал соучастие и прямую сопричастность к спешному исходу борьбы с турками на море. «Не будь Азовской флотилии, — размышлял Ушаков, — неизвестно, каков бы был исход схватки». Отражать же атаки русских моряков с двух сторон, из Средиземноморья и Керчь-Еникале, оказалось туркам не под силу. Теперь пушки смолкли. Какими нехожеными фарватерами поплывет новоиспеченный капитан-лейтенат Федор Ушаков?
В МОРЕ МЕДИТЕРАНСКОЕ — СРЕДИЗЕМНОЕ
За день до весеннего солнцестояния Екатерина II подписала манифест в связи с разменом ратификационными грамотами Кючук-Кайнарджийского мира. Манифест возвестил «для всерадостного торжествования мира с Оттоманской Портой по всей Российской империи был назначен десятый день июля месяца 1775 года».
Празднование должно было состояться в первопрестольной белокаменной Москве. К торжеству готовились долго и тщательно, предусматривая пышность и помпезность каждого события. Они должны были стереть из памяти московского люда недавние зрелища, когда 10 января на Лобном месте покатилась с плахи голова мужицкого царя Емельки Пугачева и его четырех товарищей…
Лейб-гвардия готовилась маршировать в древнюю столицу на праздники, а пехотные, заурядные полки, отдохнув и оправившись после битвы с турками, ожидали тепла. Когда весеннее солнышко подсушит землю, приступят армейцы к обычным рутинным занятиям в мирное время. Минувшая война еще более возвысила авторитет генерал-фельдмаршала Петра Румянцева. На армейском поприще засветилась звезда Александра Суворова.
Праздничные торжества в Москве тянулись две недели и устроены были с невиданным размахом. Московский люд, падкий на дармовое, поили, кормили и увеселяли, будто задумали утопить в хмельном, загульном угаре воспоминания о шести тяжких военных годинах. На площади и улицы выкатывали бочонки с вином и водкой, на вертелах, над кострами переворачивались дымящиеся туши быков, кричали на каждом углу сбитенщики, зазывали торговцы разнообразной снедью.
Граф Петр Шереметев удостоился чести принимать императрицу в своем загородном имении Кусково. На устроенный им с баснословной роскошью маскарад съехалась вся именитая Москва. От Таганского холма до Кусково Старая рязанская дорога освещалась иллюминацией, повсюду горели масляные фонари.
Каждый вечер по улицам, среди пьющего и вопящего народа, в дворцовой карете разъезжал наконец-то основательно «вошедший в случай с императрицей» генерал-адъютант Григорий Потемкин. Развалясь на сиденье, он горстями бросал в толпу серебряные и медные монеты.
Вечерами же небо расцвечивалось фейерверками. На Ходынке Михаил Казаков соорудил огромную ярмарку, где нескончаемо гудели толпы обывателей. Впечатляли москвичей и грандиозные представления на Москве-реке. Сражались военные корабли, палили пушки, по речной глади раскатывалось громкое «ура!», ниспадали алые турецкие флаги с белым полумесяцем. Над ними на флагштоках взвивался Андреевский стяг…
В декабре в Пречистенском дворце состоялась церемония «отпуска» на родину турецкого посла Абдул-Керима. Теперь Григорий Потемкин, уже вице-президент Военной коллегии, в единственном числе стоял рядом с троном императрицы…
Речь посла была многословной.
— Нынешний глава престола султанской столицы, освятитель короны великолепного престола, государь двух земель и морей, хранитель двух священных храмов, светлейший и величайший государь, достоинством царь царей, прибежище света, султан Абдул-Хамид, сын султана Ахмеда, просит позволения его послу удалиться из пределов Российской империи.
В ответном слове императрицы, которое зачитал вице-канцлер Остерман, она обязывалась «утверждать счастливо восстановленное между империями тесное согласие на основании священных обязательств блаженного мира».
Возвратившись в Петербург, на Масленицу, Екатерина одним из первых принимала в своих апартаментах графа Чернышева.
— В ваше отсутствие, ваше величество, депеша получена от Сенявина. Три фрегата прибыли в Керчь из Аузы с колонистами. Успели-таки до заморозков проскочить. Видимо, в Константинополе их не задерживали. Не стоит ли испробовать проливами фрегаты военные отправить?
Екатерина приподняла брови, с легкой улыбкой бросила взгляд на Чернышева:
— Весть ты, Иван Григорьевич, принес добрую от Алексей Наумыча. А по части фрегатов не думаю, что турки настолько глупы. Для них каждый военный корабль в Черном море ножик острый. Сама удивляюсь, коим образом они пустили через проливы фрегаты с поселенцами.