Растерялся капудан-паша, но рисковать не стал, удалился с эскадрой в море. В том же, 1782 году, опять нарушая мирный договор, турецкие полки перешли на правый берег Кубани и заняли Тамань. Все бы ничего, земли нейтральные, но неопрятные янычары занесли в Прикубанье страшную заразу, чуму. Видимо, на какой-то фелюге турецкой ранней весной «моровая язва», как простой народ окрестил чуму, заползла в Таганрог, на противоположный берег моря. И со страшной силой понеслась эта зараза по прибрежным селениям. Полезла чума и в Полтаву, Елизаветград, Екатеринослав, Кременчуг. Не миновала лихоманка и Севастопольские бухты. В разгар лета чума унесла сотни жизней егерей на берегу. Недавно назначенный командиром порта контр-адмирал Фома Мекензи, прирожденный англичанин, жаловался графу Чернышеву: «Я всего оного избегаю по спасению всего общества, оставил всех штаб-и обер-офицеров и служителей на судах, кроме тех, кои у печения хлебов и других надобностей… А притом и для покупки мяса посылать некого за оказавшейся в лежащих в близких расстояниях татарских деревнях, даже и в полках великой болезни». Докатилась-таки «моровая язва» и до Херсона. За пять месяцев, с мая по сентябрь, только из числа матросов и мастеровых на Херсонской верфи чума унесла жизни 385 человек, а горожан погибло несчетно много тысяч…
На море Клокачева никто не мог упрекнуть в нерешительности или неуверенности. Когда в Хиосском бою, при Чесме, флагман Спиридов по недоразумению засомневался в Клокачеве и крикнул ему знаменитое: «Поздравляю вас матросом!» — капитан 1-го ранга Клокачев доказал своими действиями и отменной личной храбростью ошибочность суждения о нем адмирала Спиридова…
Нынче Клокачеву пришлось сражаться с невидимым и коварным врагом. Никто из лекарей толком не мог объяснить по незнанию, как бороться с чумой. Все твердили, что эта зараза передается через воздух. На верфи, вокруг стапелей, на улицах города, вокруг казарм заполыхали костры. Жгли солому, сухие сучья кустарников, временами поджигали пороховые шашки. Дым обволакивал весь город, стелился в окрестностях Херсона, но чума продолжала косить людей. Клока-чев распорядился обмываться служителям и мастеровым уксусом, при общении отворачиваться друг от друга, ведь работы на стапелях продолжались, Черноморский флот ждал первое пополнение, на воду сошел и достраивался на плаву первенец — «Слава Екатерины».
В Петербурге поднялась тревога, императрица беспокойно сообщала Потемкину: «Дай мне знать о продолжении, или утушении, или пресечении, язва сия меня стращает, опасаюсь все, чтобы не прекратилась паки… внутрь России». Осмелели противники, Англия, Франция, Пруссия толкали Турцию против России, о чем делилась с тревогой Екатерина с тем же Гришенькой: «Теперь ожидаю с часу на час объявления войны по интригам французов и пруссаков». К чести Потемкина, он один из немногих не поддался панике. Разъезжал по всей Новороссии, налаживал, как мог, борьбу с чумой. Сам князь без боязни ходил по улицам Херсона и Кременчуга, посещал госпитали, и лихоманка обходила его стороной. В противостоянии с ней весомую помощь оказал родич Потемкина, самобытный русский врач Данил о Самойлович. Он первым в Европе распознал среду, через которую переносится чума, и создал методу борьбы с ней, и в том числе «на судне мореходном, людей, экипаж судна составляющих…». Он понимал, как важно сейчас искоренить заразу, флот Черноморский только нарождался.
* * *
Основу каждой судостроительной верфи составляют стапеля, довольно сложные устройства, на которых закладывается и сооружается судно. Сперва в основу закладывается киль, к нему крепится носовая часть, форштевень и кормовая оконечность киля, ахтерштевень. К этим основам корпуса наращиваются поперечные ребра-шпангоуты, которые затем сплошь скрепляются досками, составляющими обшивку корпуса корабля. Потом начинается работа по обустройству сложной внутренней конструкции корпуса, и по завершении судно спускается на воду. На нем ставят и крепят мачты с продолжением вверх, стеньгами, устанавливаются орудия… День спуска судна на воду считается его днем рождения, и ему присваивается имя. Но на верфи несколько стапелей, и на них продолжают сооружать очередные судна. Они покуда безымянны, им присваиваются номера, соответствующие номеру стапеля.., В июне 1783 года командиром строящегося на стапеле № 4 66-пушечного корабля был назначен капитан 2-го ранга Федор Ушаков. В Херсон Ушакову надлежало сопровождать команду служителей-матросов для пополнения экипажа корабля и мастеровых людей, которым предстояло завершить постройку корабля № 4. Вместе с командой корабля № 4 следовали еще экипажи шести кораблей. Всего набралось 4 тысячи без малого матросов и разных мастеровых людей. Компания довольно пестрая по возрасту, интересам и положению.
Матросов числилось семь сотен, но служители, вырвавшись на просторы российские, проявили свойственный им характер простого люда, не обремененного лямками корабельной службы…
По штату на 6-пушечный линейный корабль полагалось десяток офицеров и около шестисот боцманов, квартирмейстеров, констапелей, канониров и десятки других званий нижних чинов. Экипажи были неполные, it под командой Ушакова состояло сотни три-четыре. Но он отвечал за всю колонну. В подчинении Ушакова оказались два расторопных офицера, лейтенант Петр Данилов и мичман Семен Пустошкин.
Петербург колонна покидала аккурат на Петров день, 29 июня 1783 года, в ясный, без единого облачка на небе, жаркий день.
По миновании заставы сделали первый привал, разговелись и тронулись поротно в сторону Первопрестольной. В Москве для отдыха отвели служивым квартиры, для пропитания выдали жалованье.
В корабельном экипаже Ушакова оказался грамотей, смышленый слесарь, Иван Полномочный19 . Единственная должность на корабле, а без нее не обойтись. Своему ремеслу Иван выучился сызмальства у отца, медника. Мастерил отец тазы, кастрюли, котлы в далекой Вологодчине. Помаялся Иван рекрутом, денщиком у офицера из Адмиралтейств-коллегий, да выручила смекалка. Когда прознали, что он ремесленник, сразу определили на корабль. Кроме Балтики успел совершить вояж из Архангельска в Кронштадт, морем полЕвропы обошел вокруг. Любознательный слесарь, один, быть может, из многих тысяч бывших крепостных, связавших свою жизнь с морской службой, оставил для потомства описание бытия своего. Он-то до-вольето красочно отобразил пребывание в Москве своих собратьев, бедолаг-матросов, отводивших душу на Тверской, Ямской и других улицах Первопрестольной. «Первой партии дали жалованье, и они загуляли, сделали бунт: объездчика по кабакам прибили и всех разбили; такой тревоги наделали — и полицейских и будочников разбили, — даже в трещотки ударили; будочники их одного до смерти убили, а других на руках переносили; и нашего одного убили, так, что на другой день я помер; такой бунт сделали, что лавочники запоры похватали, на помощь своим и наша было партия хотела первой пособить, да все трезвые и офицеры прогнали всех по квартирам, не позволили… И по всей Москве разнеслась молва о морских служителях. «То-то, говорят, эдакая смола прилипчата». А из Москвы отправляли все партии на нанятых извозчиках, на пристяжных».
Где-то между Москвой и Тулой извозчиков отпустили, побросали котомки и другие пожитки на телеги, построились команды поротно и зашагали перелесками да шляхом по степи на юг. Не доходя Кременчуга, стали попадаться навстречу купцы, торговцы, чумаки-селяне.
— В Кременчуге поветрие дьявольское, моровая язва косит человеков, не признает ни стара ни мала, звания не спрашивает…
Последний привал перед Херсоном по распоряжению Ушакова делали на берегу Днепра. С южной стороны тянуло гарью, то ли жгли где-то костры, то ли камыши полыхали.
Ушаков собрал офицеров команд.
— Нынче всем служителям и мастеровым раздеться донага, искупаться в Днепре, переменить белье исподнее, простирать робы и всю верхнюю одежу.
Подозвал лекарей.
— Каждому в своей команде обследовать до единого матроса и мастерового. Болезных отправим на телегах.