— Уразумел? — Ушаков положил письмо на стол. — Не токмо, что было, большего просят, из разного люда выборных иметь. — Усмехнувшись, посмотрел на товарища, кивнул на конторку: — А высочайшие рескрипты намного другое глаголют.
Пустошкин понимающе потер подбородок.
— Ну и как же с ними определишься?
— Выдал ответ, ежели просьба сия справедлива и учиняются неправды там, сам наведаюсь, а коли понадобится, с эскадрой. Правое дело поддержки требует. — Ушаков, помолчав, добавил: — О другом размышляю. Острова все объединить надобно в единое целое,
сенат выбрать, учредить республику. Для того законы потребны, а их нет.
— Велика ноша у тебя, Федор Федорович. Ушаков сдвинул брови.
— Была бы одна, а то их… — кивнул на стол. — Ныне вновь любезный адмирал Нельсон просит помочь для спасения их сицилийского величества, будто Мальта им уже спасена.
— Шутить изволишь, Федор Федорович, который месяц Нельсон с Мальтой не совладает, а гарнизон там поменее, чем на Корфу.
Пустошкин вдруг заговорил о Калиакрии. Как рассказал ему Сорокин, при Абукире сражение было схожее с Калиакрией.
Ушаков с интересом прислушался. Пустошкин пояснил, что когда Сорокин был в Египте у командора Смита, то встречался с пленным французским капитаном. Тот утверждал, что Нельсону не видать бы виктории, коли у французов орудийные деки не были забиты хламом. Ремонтировались они и палили одним бортом вполсилы.
Ушаков лукаво прищурился:
— У Нельсона кораблей было чуток больше, чем у французов, а у меня супротив турок в два с лишним раза менее…
Пустошкин засмеялся.
— Ну, Федор Федорович, где Нельсону с тобой тягаться. — И спохватился: — Прости, пожалуй, заговорился я. Сей же час кренгование на «Михаиле» в бухте Гувино, там мне быть беспременно.
Проводив товарища, Ушаков сел за стол, взял перо, задумался, глядя в распахнутую балконную дверь, куда струились знойные лучи полуденного солнца. Вывел заголовок.
«План о учреждении правления на освобожденных, французов прежде бывших, венецианских островах…»
Теплый, по-весеннему ласковый бриз шелестел балконными шторками.
«…В Корфу присутствовать будет сенат, главное правительство республик оных, который решать будет политические, военные и экономические дела по большинству голосов…»
Корабельный колокол четыре раза отбил двойную склянку. В ту же минуту следом за флагманом затрезвонили колокола на всех кораблях, русских и турецких, веером стоявших на рейде.
Наступила полночь. Ушаков вышел на балкон, расстегнул камзол, глубоко втянул родной, терпкий запах моря. «Где, в кои минувшие века чужеземные полководцы возглашали освобожденным гражданам справедливые формы правления?» Он не помнил.
Писанина отнимает уйму времени от других неотложных дел. А при нем нет, по сути, ни одного грамотного писаря. Сразу после взятия Корфу не выдержал, буквально взмолился перед Кушелевым: «…Совсем меня письмоводством задавили и отнимают время от деятельностей важнейших; а письмоводцев, которые бы сами могли по одному объяснению моих слов сочинять рапорты и донесения, здесь нет. Я измучен до такой крайности, что сделался больным. Повторяю просьбу мою, исходатайствовать мне милость и благоволение присылкою достаточного числа способных письмоводцев, историографа и мастеров рисовальных…»
Утром флагман принялся дописывать список отличившихся при штурме Корфу. Рапорт Павлу I о взятии Корфу отправил сразу. Теперь следовало представить на милость императора ходатайство о поощрении подчиненных. Перечитывая донесения командиров, благодушно улыбнулся. Командир «Святого Павла», капитан 1-го ранга Сарандинаки, в конце донесения упомянул Ваню: «Волонтеры из дворян, обучавшие к мореплаванию навигацкие науки: Иван Ушаков, Петр Шал-ковников. Находились при командующем кораблем в должности адъютантов и исполняли оную с ревностью и усердием исправно; рекомендованы с похвалою».
Дописав список и немного поразмыслив, Ушаков решил не упускать случай и попросить за Ивана графа Кушелева. Благо он уже адмирал и, слышно, в большой силе у императора.
«Адмиралу графу Кушелеву. 20 марта 1799 г. Корабль «Св. Павел» при Корфу. Ваше сиятельство, м-вый г-дарь! Племянник мой, брата моего родного сын, Иван Ушаков, был содержан всегда при мне, коштом моим обучен и окончил все навигацкие науки, к мореплаванию принадлежащие; пять кампаний сряду был со мною в море при эскадре, на моем корабле, волонтером; обучался практике и ныне находится в должности адъютантом при командующем кораблем флота капитана 1 ранга Сарандинаки, от коего рекомендован и представлен с прочими рекомендованными. Прошу покорнейше ваше превосходительство не оставить вашим покровительством и милостию, так как он не определен еще в службу. Намерение мое было, обуча, записать его в Морской Кадетский корпус, в гардемарины, дабы с прочими после мог быть экзаменован; теперь же представляю на вашу волю и благо-рассмотрение и буду доволен, только бы он был определен в службу, как угодно, а я буду стараться об окончании им других наук. Благосклонность вашу почту собственной ко мне вашей милостию и проч.».
Племяннику флагмана сильно подфартило. В том же году был произведен в мичманы. Однако отличившихся при штурме Корфу император не пожаловал своей милостью, никого. Крутой по натуре Павел I, взбеленился. Оказалось, взбесило его известие о бегстве с рейда Корфу французского корабля «Жанейро». Ни один участник взятия Корфу не получил какой-либо награды.
Ушаков недоумевал: «Сызнова чьи-то козни?» В Николаеве второй месяц переменилась власть. Вместо уволенного в отставку Мордвинова командует флотом адмирал Вилим Дезин. Бывший командующий Азовской флотилией слыл не храброго десятка, ни то ни се, на явные интриги вроде бы неспособен…
Правда, сам флагман в обиде не оказался. В первый весенний день получил пожалованные императором награды. За взятие Цериго — бриллиантовые знаки к ордену Александра Невского, за овладение крепостью на острове Занте — орден Святого Иоанна Иерусалимского. В канун Пасхи прибыл указ императора: «Его и.в. всемилостивейше пожаловать соизволил вице-адмирала Ушакова за покорение всех похищенных французами прежде бывших Венецианских островов и взятие последнего из них острова Корфу с крепостями, укреплениями и военными кораблями, в адмиралы», Пустошкина произвели в вице-адмиралы. Российского адмирала чествовал султан, Селим III, высшей наградой — «челенгой» — пером из своей чалмы, украшенном алмазами. Прислал поздравления и Нельсон23 : «От всей души поздравляю ваше превосходительство со взятием Корфу и могу уверить вас, что слава оружия верного союзника столь же дорога мне, как слава моего государя».
Пламенно поздравил из Северной Италии Александр Суворов: «Великий Петр наш жив… Что он по разбитии в 1714 году шведского флота при Аландских островах произнес, а именно: «Природа произвела Россию только одну, она соперниц не имеет» — то и теперь мы видим. Ура! Русскому флоту! Я теперь говорю самому себе, зачем не был я при Корфу, хотя мичманом?»
* * *
Полномочный российский министр при короле Обеих Сицилии граф Мусин-Пушкин был раздражен. Ни с того ни с сего после приятного обеда его вдруг пригласил король Фердинанд. Пропали до вечера карты и милая компания. Карету подбрасывало на ухабах, с моря, продувая насквозь экипаж, пронзительно свистел ветер. Конечно, это не Фердинанду, а его жене королеве Каролине он понадобился. В королевстве знали все, кроме ее мужа, жалкого труса и осла, что фактически правит Неаполем и всем королевством она, «неаполитанская фурия», как прозвали ее за необузданный нрав. Собственно, эта бешеная баба и виновата в том, что министр принужден обитать вот уже третий месяц в продуваемом насквозь ветрами Палермо. Как было прекрасно в Неаполе! Надо же было появиться этому английскому адмиралу… Правда, молодая жена английского посланника, выжившего из ума старика Гамильтона, флиртовала и раньше. Это было главной темой ежедневной болтовни ее с интимнейшей подругой Каролиной. Изящная красавица, с темным прошлым, проныра и авантюристка, Эмма Гамильтон была вхожа во все салоны Неаполя. Последние годы ее преданнейшая подруга королева неаполитанская рвала и метала. После того как родная сестренка Каролины, Мария Антуанетта, окончила жизнь на гильотине, она считала своим долгом мстить французам. Начать поход против них ее трусливый супруг никак не решался. И тут в Неаполь прибыл Нельсон. В первый же вечер героя Абукира пригласили в королевский дворец. Встретив там Эмму Гамильтон, он безрассудно увлекся ею и, бросившись в объятья «порочной сирены» — уже не дорожил своей былой славой, не размышлял тем паче о грядущем. Отныне ежедневные прихоти этой коварной женщины стали для него законом.