Проводив Пустошкина, Федор Федорович обошел корабль.
Солнце вовсе успело скрыться за складками гор, а на востоке уже зажигались первые звезды.
Сумерки в этих широтах коротки даже летом, ночь подкралась незаметно и быстро вступила в свои права. На баке матросы коротали время перед отходом ко сну, перекуривали у фитилей, балагурили, пересмеивались, затягивали песни.
«Да, лихо служителям, — адмирал остановился у фальшборта. Вот и турецкие матросы из повиновения выходят. Кадыр-бей докладывал, не ровен час, взбунтуются. Домой рвутся, не дает им русский флагман ни покутить, ни ограбить, оттого и удрать думают. Ан русачки-славяне недоедают, недопивают, а на вантах да брасах в шторм не робеют. Не говоря уже про канониров — хоть на корабле, хоть на берегу… а штыковой бой… Всю Италию прошли, поди, на Рим скоро…» — Ушаков вздохнул, продолжая размышлять: «Полгода миновало, как овладели Корфу, живота не жалеют на благо Отечеству, а Санкт-Петербург особо не жалует. Вон турецкий султан и то прислал перо с бриллиантом… А свой император помалкивает. — Федор Федорович спустился в каюту. — Сколько писем отослал в Константинополь посланнику Томаре; и корабли худы, и провианта нет, и денег нет. Тайный советник ответы шлет, а о том ни слова».
Вестовой зажег свечи, принес чай. Адмирал пододвинул бумагу.
Напомнить надо посланнику:
«Крайне беспокоит меня, столько много писем я к вам переслал, пишу беспрестанно, но по вашим письмам кажется, что вы их совсем не получали… За всем моим старанием и столь многими неусыпными трудами и речением из Санкт-Петербурга не замечаю соответствия, вижу, что, конечно, я кем-нибудь или какими облыжностями расстроен». — «Пусть Томара пробуждается, уяснит действо наше».
«Я душою и всем моим состоянием предан службе, не только о собственном каком-либо интересе, но себе ничего не думаю… Зависть, может быть, какая против меня действует. За Корфу я и слова благоприятного никакого не получил, не только того, как вы предзнаменовали, рекомендованные мною так же не получили; что всему причиною — не знаю. После сего целое Неаполитанское королевство нами освобождено…» — «Авось отпишет ко двору, пришлют кого-нибудь, хотя тому надежды мало, однако отписать надобно, сколь мочно терпеть».
«За всем тем не замечаю из Петербурга приятного виду и благоволения, чтобы одно военных людей оживлять может и приводить в то, что всякий рвением употребил свои силы и возможность, напротив того, замечаю в подчиненных моих уныние. Столь славные дела, каково есть взятие Корфу (что на будущее время эпохою служить может), принято, как кажется, с неприятностью, а за что, не знаю. Мальта ровесница Корфу, она другой год уже в блокаде, и когда возьмется, еще неизвестно, но Корфу нами взята и, словом сказать, безо всего, при всех преимуществах…»
«…За всем тем надеюсь я на благость и милосердие всемилостивейшего нашего монарха…»
Ушаков перечитал, вызвал флаг-офицера:
— Павел Богданович, у Кадыр-бея шебека завтра поутру идет в Константинополь, — протянул ему письмо, — отправьте к Томаре.
Запечатав письмо, вновь задумался.
Но невольно думал о том, что дела на островах могли обернуться иначе, если бы туда вмешался Нельсон. Уж он-то устроил бы расправу с жителями, набравшимися «вольного французского духа», установил торжество патрициев над народом и «порядок», поддержанный пушками англичан…
Палило солнце, корабли замерли, готовые к переходу в Палермо.
Федор Федорович ожидал лишь известия о возвращении туда Нельсона и короля…
Палермо встретило соединенную эскадру разноголосым шумом, пестрой толпой, усеявшей набережную. На рейде стояла английская эскадра Нельсона и русская эскадра вице-адмирала Петра Карцова, которая по указу Павла I недавно прибыла из Северного моря для усиления эскадры Ушакова.
Русские и турецкие корабли по сигналу флагмана становились на якоря. Прибывших семью залпами салюта приветствовали стоявшие в гавани корабли.
Первым на борт «Святого Павла» прибыл флаг-офицер Нельсона.
— Контр-адмирал Нельсон передает искренние поздравления вашему превосходительству с благополучным прибытием.
Ушаков слегка наклонил голову, а флаг-офицер продолжал:
— Их превосходительство, контр-адмирал Нельсон с нетерпением ждет возможности завтра поутру засвидетельствовать свое уважение вашему превосходительству.
Федор Федорович отвечал в том же тоне.
Вслед за английским офицером на борт флагмана поднялись граф Мусин-Пушкин, его помощник Ита-линский, вице-адмирал Карцов.
Допоздна сидели в адмиральском салоне гости. Обсуждали события минувших месяцев, говорили о предприятиях будущих.
Мусин-Пушкин поведал Федору Федоровичу о том, что происходит при дворе короля Фердинанда, о происках англичан. Явственно проступала линия Гамильтона-Нельсона, не допускать усиления России в Средиземноморье, а для этого все средства хороши. Русские ни в коем случае не должны появиться на Мальте. Если уж русским хочется сражаться с французами, то королю известно, что Павел I всегда готов ему помочь как брат. А посему русским крайне желательно высадиться в Неаполе и изгнать отовсюду французов, в том числе и из Рима. Только не из Генуи, вот уж где русским появляться не следует, там разберутся сами англичане и австрийцы. Все эти замыслы исходили в большей степени не от Гамильтона, а от Нельсона. Посланник Гамильтон на деле являлся тенью Нельсона. Адмирал не только частенько высказывался и подавал советы дипломату, но и удовлетворял свои интересы, вплоть до исполнения супружеских обязанностей посланника.
Еще до прихода в Палермо, из постоянной переписки с Нельсоном Ушаков имел твердое суждение о нем как о человеке, а не только как о моряке. Адмиралу уже было известно о позорных действиях англичан в Неаполе, с благословения своего флагмана. И эти события лишь подтверждали прежнее суждение Ушакова о своем «союзнике». Не в пользу Нельсона.
Поэтому, когда на следующий день английский флагман прибыл с визитом, Федор Федорович приблизительно предполагал, как и о чем он будет вести с ним разговор, кроме чисто деловых взаимоотношений.
У трапа «Святого Павла» Нельсона и первого министра короля Джона Актона встречали командир корабля и флаг-офицер русского адмирала.
Худощавый, невысокого роста англичанин, с черной повязкой, прикрывающей правый глаз, и пустым рукавом, пришпиленным у пояса, с любопытством оглядывался по сторонам.
В первые мгновения, когда лейтенант Головачев распахнул перед Нельсоном дверь адмиральского салона и тот, обменявшись с Ушаковым обычными любезностями, быстро прошел в угол и стал боком к присутствующим, Федор Федорович проникся к нему состраданием. На правах хозяина Ушаков начал разговор в непринужденной форме и благожелательно предложил помощь англичанам для скорейшего взятия Мальты. Скоро минет год, как французы и не подумывают о сдаче крепости. Однако Нельсон, язвительно улыбаясь, под разными предлогами отвергал содействие русской эскадры в штурме крепостей Мальты. Резким гортанным голосом Нельсон рубил каждую фразу, подкрепляя сказанное не менее энергичными движениями руки, и первоначальное сочувствие к нему таяло в душе Ушакова.
В беседу, косвенно поддерживая Нельсона, втянулся первый королевский министр. От имени Фердинанда он просил Ушакова оказать помощь в наведении спокойствия в Неаполе, где слишком разгорелись страсти.
Ушаков покойно выслушивал собеседников. Он не хотел сегодня будоражить вопрос о Мальте, наперед зная, чем это закончится. Его тревожило то, о чем только что сказал королевский министр.
— Сии страсти не следовало возжигать безрассудно, — Федор Федорович перевел взгляд на Нельсона, — насилие порождает необузданность толпы.
Так или иначе тема диалога задела самолюбие Нельсона, и он не мог отмолчаться.
— Мятежники, поднявшие руку на своего короля, должны понести тяжкую кару. Думаю, ваше превосходительство того же мнения о врагах императора российского.