Он вытащил из-за пазухи и судорожным движением протянул Экарду флягу.
Экард с нарастающим удивлением и раздражением взял ее, встряхнул, нахмурился и открыл.
Вытряхнул содержимое.
Ему хватило одного взгляда на бумаги.
— Взять! — рявкнул он, дернув головой в сторону переводчика.
Тот и подняться из-за стола не успел. Его скрутили, заломив ему руки за спину, без малейшего промедления. Четкое повиновение вышестоящим — вот на чем веками стоял сияющий идеал эгерской свободы и могущества.
Туземец тем временем быстро говорил на ломаном эгери, то и дело сбиваясь на свое варварское наречие, давясь и захлебываясь торопливыми словами. Экард не вполне понимал его болтовню, да по правде говоря, не очень и вслушивался. Что-то о грибах… о том, что грибы нужны, они очень вкусные и съедобные… а пещера? Пещера, надо полагать, несъедобная, зато ее можно увидеть со стороны реки, случайно. И туземец ее увидел — совсем-совсем случайно, а в пещере грибов не было, госьподьйин комьйендант…
Этот болбочущий туземец был ясен Экарду, как белый день. Конечно, пещерку он увидел никак уж не случайно. Туда он и шел, а вовсе не за грибами. Наверняка что-нибудь от реквизиции припрятать хотел. И пусть его. Недосуг сейчас мелкого мошенника за грудки брать. Пусть получит свою награду покамест. После до него черед дойдет, после. А до тех пор пусть тешится и считает себя со своей примитивной хитростью умнее всех. Не до него сейчас. А вот Дейген…
Надо отдать мерзавцу должное, самообладания он не потерял. Не пытался сопротивляться, кидаться к окну или выхватывать флягу, чем выдал бы себя с головой. Нет, он держит себя как невиновный, для которого внезапный арест — полная неожиданность и вдобавок чудовищная ошибка. А лицо у него — с таким лицом прямая дорога в лучшие столичные театры! Растерянное, изумленное… даже оскорбленное: мол, за что это мне такая несправедливость? Хорош, ничего не скажешь…
— Господин комендант, — чуть задыхаясь, произнес Дейген, когда рослый туземец наконец-то выдохся и умолк, — что это значит?
— Нет, Дейген, — процедил Экард, швырнув на стол бумаги, — это ты мне скажи, что это значит?
— Это бумаги, заполненные моей рукой, — ответил переводчик. — По крайней мере, почерк похож на мой. Что это, господин комендант? Откуда?
— А вот это ты мне и расскажешь, — медленно и широко улыбнулся Экард. — Все расскажешь. Теперь мы с тобой иначе поговорим…
Он ударил кулаком изо всей силы, с размаху впечатав офицерский перстень в скулу Дейгена.
Дейген свалился на пол, с грохотом перевернув стул. Экард наклонился над переводчиком, сгреб его за воротник и приподнял.
— Иначе, — прошептал он Дейгену прямо в лицо. — С глазу на глаз. Нам ведь не нужен переводчик — правда, Дейген?
Серебряная волчья голова покачивалась над самыми глазами арестованного.
Повод, чтобы часто заглядывать к Ланне якобы по-соседски, у Эттера был самый что ни на есть подходящий. Разве мальчишка что-то смыслит в стирке? А кому еще, кроме него, за такое дело взяться? Дедушке старому? Или сестренке малолетней? Некому у них в доме стирать. Так почему бы молодой соседке не помочь им со стиркой — за лишний ломоть хлеба, кочан капусты да малую толику соли? Ничего удивительного, что Эйтье то и дело к соседям с узелком шастает. Подолгу ведь не засиживается…
Эйтье и сегодня не намеревался засиживаться. Домой он собирался вернуться засветло, задолго до наступления комендантского часа. Он уже совсем было надумал уходить, когда дверь распахнулась настежь, и в ее проеме показался Домар — губы трясутся, весь белый, в лице ни кровинки.
— Дейгена взяли! — выпалил он.
Ланна, едва привстав, вновь опустилась на лавку.
— Фью-ю-ю-ю… — махнул рукой Эйтье. — И за что ж его эгеры замели? Слишком много на лапу брал или со счетами мухлевал?
— Сведения добывал для летучего отряда, — произнес Домар, все еще задыхаясь от быстрого бега, и без сил привалился к стене.
— Да иди ты… — ошеломленно выдохнул Эттер.
— Точно тебе говорю, — помотал головой Домар. — Для того здесь и остался. Прямо под носом у эгеров все проворачивал… Моллег, сволочь, донес. Вроде как выследил его случайно или подстерег… какая теперь разница!
Для Дейгена и впрямь разницы никакой.
Для Дейгена, которому Эйтье не далее как вчера желал испробовать на своей шкуре все радости каталажки и всю приятность петли на шее. Для Дейгена, который отлично знал, что его ждет в случае провала, не мог не знать — ведь он присутствовал при допросах. Всякий раз присутствовал — он же переводчик…
Ланна так и не произнесла ни слова. Даже в лице не переменилась. Только сцепленные вместе пальцы стискивались все сильнее и сильнее.
— Ланна, погоди… погоди же… — торопливо бормотал Эйтье. — Вытащим мы его… прежде времени не хорони… вот как есть вытащим…
Домар покачал головой:
— Поздно. Комендант, трупоед клятый, сразу его в подвал поволок. Очень уж ярился, что Дейген его вокруг пальца обвел. А из подвала дорога известная — не на расстрел, так на виселицу.
— По дороге отобьем! — упрямо дернул ртом Эттер.
— Уходить тебе надо, Ланна, — сказал Домар так, словно Эйтье и не говорил ничего. — Прямо сейчас. И тебе, и матери с отцом. Пока еще можно уйти.
Ланна сидела недвижно, будто не слышала его.
— Уходить надо. — Домар ухватил девушку за плечи и с силой встряхнул. — Все ведь знают, что у вас любовь была, вон даже свадьбу играть собирались — а ну как настучит кто? Да тот же Моллег хотя бы! Или другая какая гнида найдется…
— Так ведь Ланна же не знала ничего… — с трудом вымолвил Эйтье, чувствуя где-то внутри тяжелый ледяной комок.
— А коменданту какая печаль, знала или не знала? — развернулся к нему Домар. — Так он и поверит, что Ланна с Дейгеном не для отвода глаз порвала, а на самом деле! Что Дейген ни одной живой душе не сказался и ей тоже! А хоть бы и поверил — думаешь, Лан это поможет? Ты с чего взял, умник, что мясник этот ее спрашивать будет? Он не ее, он его спрашивать будет! Поставит Ланну перед ним — вот тебе, друг ситный, невеста твоя, и если язык ты не развяжешь, то сам знаешь, что ней станется. Этого ты Дейгену желаешь? Или Ланне?
Эттера передернуло.
— Наконец-то головой думать начал, — тяжело бросил Домар. — И на том спасибо. Собирайся, Лан. Времени у тебя всего да ничего. А Эйтье…
— А что — Эйтье? — огрызнулся мальчишка. — Я Дейгену никто и звать никак. Заноза в заднице. В любимчиках у него не хаживал, да и не за что было — с моими-то отметками. Меня ловить-хватать никто не вздумает, чтоб на него надавить. Так что мне убегать резону нет. Я-то как раз остаюсь. Разузнаю, что смогу. Слышишь, Лан? Вот тебе самое честное слово, зарок поперек ладони — я что-нибудь придумаю, слышишь?
Ланна кивнула ему — по-прежнему молча. Слова не шли с языка. Она не могла заставить себя заговорить. Не могла заставить себя коснуться губами его имени — Дейген. Будто, пока она молчит, пока не притрагивается губами к беде, эта беда как бы невзаправду, как бы не здесь, не сейчас, не с Дейгеном, но стоит Ланне назвать ее по имени, и она станет сбывшейся.
Дейген, Дейген, Дейе…
Как же нравилось Ланне его имя в той, прежней жизни, которая называется «до войны»! Как нравилось то и дело окликать его — просто для того, чтобы произнести вслух «Дейе»! Еще до того, как он сказал ей, что любит, раньше, до того, как они в первый раз поцеловались… да она ведь и не надеялась понравиться ему, это вокруг все видели, что Дейген в ней души не чает, а она не видела, ведь она любила, а любовь слепа… не видела, не надеялась, мечтать не смела, что когда-нибудь поцелует его, — зато она могла звать его по имени, касаться этого имени губами, это была ее тайна, ее поцелуй… Дейе…
Как же недолго они были счастливы — и как ослепительно! А потом началась война, и Дейген собрался в ополчение. Его не взяли — здоровьем не вышел. В те дни Ланна радовалась, дуреха, — сколько женихов и мужей ушли на фронт, сколько по ним слез пролито, а ее Дейген с ней, и ей не придется бессонными ночами молиться, чтобы только живым вернулся. Лучше она помолится за того офицера с призывного пункта — измотанного, с серым от недосыпания лицом… это он говорил с Дейгеном, и после этого разговора Дейе уже не пытался никому доказывать, что он здоров, — так пусть офицер в заношенном мундире вернется к той, кто его ждет, пусть вернется живым!