И мы тронулись в путь. Примерно через километр от первого завала нас встретил второй. Он был уже явно рукотворным, без всякого намека на стихию. Федя внимательно осмотрел сложенные крест-накрест деревья.
— Когда отпрыгну, ты тоже падай, — сказал он и решительно рванул на себя лежавшую сверху осину.
Немного спустя четыре взрыва слились в один.
— «Шпринг-мины», — пояснил поднимающийся с травы Федя. — Взрыватели комбинированные[118], поставлены на неизвлекаемость. Там что-то серьезное впереди. Печенкой чувствую.
Местность за вторым завалом начала повышаться. Сосны исчезли. Остался только молодой березнячок с небольшими островками такого же юного осинника. Трава в светлом молодом лесочке вымахала даже Феде по пояс, а мне и вовсе — по грудь. Это там, где не стоял сплошной стеной трехметровый ольшаник. Кое-где среди новой поросли виднелись почерневшие на срезах пеньки. Мы с напарником переглянулись. И двинулись по краю старого леса. К тому времени, как сделали полный круг, наши руки и ноги без больших усилий проходили сквозь мелкие веточки берез. И неудивительно. Ведь к тому времени мы взорвали еще три таких же завала.
После этого мы направились внутрь молодого березняка и примерно через четверть часа вышли к покрытому вековым лесом холму, расположенному в самом центре недавно пройденного круга. Брустверы густо поросли травой и кустарником, стенки окопов оплыли и местами обвалились, но без сомнений — холм по всему периметру был подготовлен к обороне. Еще больший сюрприз ждал нас внутри периметра. Мины. Целый склад немецких мин. Похоже, его не успели эвакуировать. Ящики с минами лежали четырьмя ровными квадратами. Федя деловито прошел почти к самому центру крестообразного коридора и стал аккуратно разгребать землю.
— Есть, — сказал он удовлетворенно, — в метре от центра, как в инструкции! В остальных трех проходах такие же должны быть…
— Какие? — спросил я.
— Такие же мощные заряды, чтобы от любого из них все четыре штабеля сдетонировали. Наверняка еще и на подходе десятка два противопехоток стоит. Но мы с тобой уже на почву почти не давим, вот и прошли спокойно. Я знаешь что подумал… — Он прервал разговор и поднял руку.
Издали донеслись детские крики. Мальчишки! Услыхали взрывы на завалах и решили посмотреть, что происходит.
— Вот же невезуха! — стукнул себя ладошкой по лбу Федя. — Рвем эту дрянь немедля, пока они еще далеко!
— Чем? Вблизи ни одной коряги подходящей. А наши с тобой руки и ноги детонатор не утопят, — ответил я.
— А голова на что?
…
— Ну? Неужели не понял? Ты берешь меня за ремень, переворачиваешь и бьешь головой об детонатор. Должно сработать! Только ты уж со всей силы лупи, не деликатничай!
До меня наконец-то дошло. А что? Может получиться.
— А почему я тебя?
— Инерционная масса у меня больше. Быстрее, давай!
Я ухватил Федю за пояс и перевернул. Да, весу в нем сейчас немного. Но уж всяко побольше, чем во мне. Что ж, посмотрим, так ли крепка его белобрысая черепушка, как мне кажется. Удар, щелчок, взрыв… И мы взлетели к самой макушке высохшей березы, стоящей в середине крестообразного прохода. Очевидно, ее в свое время оставили, чтобы крепить тенты, растягиваемые в дождь над штабелями. На пару секунд мы зависли в воздухе, затем медленно поплыли вверх.
Неужели? Он нас простил!
Я глянул вниз и непроизвольно ухватился руками за высохшие ветки. Недаром взрыв показался подозрительным. Покосившиеся штабели ящиков стояли под нами в быстро тающем облаке пыли. То ли отсырела мина за мирные годы, то ли ее саботажники из Сопротивления делали.
А голоса ребятишек меж тем слышались все отчетливее. Рядом со мной за ветки пытался ухватиться Федя.
— Господи, — шептал он, — ты хорошо подумал? Мне еще, наверное, рано отсюда уходить! Ну опусти меня на землю… на полчаса всего. А потом, куда скажешь: хоть в рай, хоть в ад! Слышь, скотина небесная! Я к тебе вежливо обращаюсь…
А что? Он хорошо придумал! Вот только что толку просить? О грехах своих напомнить нужно!
— Попадью вдовой оставил, детишки осиротели! — стал перечислять я те грехи, которые не упоминались в обвинительном заключении. — В пионерах состоял, пока за курение не выгнали. Мимо церкви проходя, почти что ни разу не крестился. Да меня, чтоб ты знал, в комсомол чуть-чуть не приняли перед самым призывом…
Ветки скользили в исчезающих ладонях. Спускаться вниз по ним не получалось. Чтобы просто удержаться на месте, приходилось все быстрее перебирать руками. Меня неудержимо тащило ввысь. Рядом пыхтел и корчился Федя. Ему тоже приходилось несладко.
— Да что же это делается? — завопил вдруг он, как паровозная сирена. — Добром же просят, тормозни! У тебя там наверху что, память отшибло! Забыл, что я почти пять лет служил власти сатанинской? В войне неправедной участвовал? Добровольно! Без принуждения! Ты это все забыл?
«Да что он несет, кретин несчастный! — промелькнуло у меня в голове. — Войну бы уж лучше не трогал! Она у нас самая что ни на есть справедливая, это мне и в чистилище сказали! Его ж сейчас ураганом вверх потащит!»
— Твою мать! — сменил пластинку мой сосед по сухостойной макушке. — Сколько можно in den Wolken schweben?[119] У мальчишек там жизнь an einem Harchen hangen![120] Scheisse![121] Arsch![122] Что же теперь делать, Donnerwetter?[123]
А вот это я уже понял! Доннерветтер? Я-то думал, он по латыни с Господом решил пообщаться, на родном его языке, так сказать!
— Ах ты, немчура поганая! — заорал я на этого гада. — Форму нашу одел[124], человеком прикидывается… Да я тебя сейчас…
Рванулся, а руки-то заняты! И выпустить из них ветки никак невозможно. Тут же улетишь и… ага, привет, ребятишки! Вечная вам память! Но я извернулся и ногой по голени ему попытался засандалить. Да уж больно злой был, видно… Промахнулся я. Впервые в жизни промазал. В ствол березы угодил со всей своей сибирской дури.
Хрустнуло там что-то под моей ногой, и стала макушка в сторону клониться.
— Молодец, Серега! — кричит этот, как его там на самом деле зовут…
И хрясь в то же место обеими ногами. Макушка совсем отломилась и полетела. Как парашютик, толстым концом вниз.
— Выравнивай! — орет этот придурок. — В детонатор концом целься! Ты же снайпер у нас! Ну!
— Так не дергай резко! — отвечаю. — Придерживай слегка! Не боись! Второй раз — не промажу!
И я попал! Теперь рвануло так, что мы оба взмыли вверх праздничными ракетами. Похоже, все четыре штабеля сдетонировали одновременно. Пылища поднялась… Мальчишки с перепугу на землю попадали. Я так и обмер, не ранило ли кого. Но нет, быстро вскочили и припустили прочь от места взрыва. А еще я успел заметить, что справа километрах в десяти грузовик на дороге тормознул. Из него высыпало человек пятнадцать в серых шинелях, и все они двинулись в нашу сторону. Значит, уцелевшие мины тоже скоро обезвредят. Вот и чудненько!
Затем я вписался в облако и некоторое время летел в окружении прохладного шевелящегося пара. Потом снова чистое небо. И здесь я опять увидел его.
— Как там тебя? Фридрих? Фредерик?
— Федор я. Федор фон Левински. Первый батальон 800-го полка «Бранденбург». Погиб вместе с девятой ротой третьего батальона того же полка в октябре 41-го на Истринском водохранилище.
— А что не со своими? Почему к нам прибился?
— Это долгая история. Меня свои застрелили. Так что, вроде как получается, я на этой стороне погибший.
Тут я заметил, что нас перестало поднимать вверх и начало тащить в разных направлениях.
— Очевидно, по конфессиям рай разделен, — предположил Федя, — и по нациям тоже. Чтобы там мы ту же чехарду не затеяли… Ну давай, Сергей! Не поминай лихом! Михалычу привет от меня, если встретишь!
Хотел я вначале ему матерком ответить. А потом вспомнил, как он за сухие ветки цеплялся, чтобы мальчишек наших от смерти уберечь. И не смог. Вместо этого я набрал в легкие побольше воздуха и завопил в сторону удаляющегося силуэта:
118
Скорее всего, имеется в виду один из штатных взрывателей для мины S. Mi. 35 — натяжно-обрывной Zu. ZZ. 35, срабатывающий как от натяжения, так и от разрыва тросика.