— Кто? Эта длинноносая?
— Эта длинноносая — дочь басилевса Креонта, который дал нам пристанище.
— Не нужны никакие басилевны, кроме тебя, Медея.
— Были бы нужны — я бы первая их поубивала. Но влюбленная царевна может стать источником больших неприятностей…
При том разговоре я не испытывала приступов ясновидения, но, как назло, он тоже оказался пророческим.
— Медея, только не расстраивайся. Креонт имел со мной беседу и просил никому не говорить. Тебе особенно.
Я молчала, а холодная рука Аида сдавливала мое сердце. Кажется, я уже догадалась, о чем Креонт говорил с Ясоном. Мать-Геката, помоги, дай силы пережить это! Если Ясон отступится от меня — значит, все зря! Все впустую! Все, что я совершила, — и все, в чем невиновна.
— Знаешь, слушал и думал: когда-то за подобные слова я убил Абсирта, твоего брата. Мол, ты варварка, и дети твои полукровки, трудно таким жить в Элладе. Не ударил я его, Медея, сцепил руки и сдержался… старый стал, да?
— Мудрым, наверное, стал. Продолжай, Ясон.
— Креонт предлагает жениться на Креусе, своей дочке. За это он сделает меня архонтом[7] и наследником. Сыновья наши будут жить во дворце, при мне с Креусой, она будет им матерью. Короче, полноценными эллинами станут. И я из вечного изгнанника наконец-то стану архонтом и потом басилевсом.
Мать-Геката, если отступится от меня Ясон — не смогу я жить. Презрения людского не боюсь, способна убивать — но не поселится месть так скоро в сердце, где еще живет любовь.
Голос возлюбленного словно отдаляется, я ухожу, проваливаюсь в мир забытья, мир Гекаты, где не место бодрствующим, куда я попадаю лишь в пророческом трансе. Усилием воли выдергиваю себя наружу — вовремя, чтобы…
— Мы уезжаем, Медея. Ничем хорошим это не кончится. Креусе ли так нужен муж, Креонту ли архонт, но так просто не отступятся. Еще надумают тебя извести. Знаю, знаю, ты за себя постоять еще как способна, но лучше уехать. Завтра же!
Ясон, Ясон, ты не зря казался мне таким близким и родным с первой же встречи! Мир Гекаты или стрела Эрота соединила нас, но не людям, живым и мертвым, нас разделить.
Быстрее бы прожить завтра…
— Мама, мама! Посмотри, какой пеплос тебе на прощание прислали жители Коринфа! — Это Меррер, старший, уже дважды побеждавший в состязании борцов своего возраста.
— Он богаче, чем у басилевны Креусы! — Младшему, Ферету, всего шесть, а у него уже твердая рука лучника.
Пожалуй, коринфяне действительно рады, что клятвопреступник Ясон и братоубийца Медея покидают их город. Вот и шлют дорогие прощальные подарки. Креуса изменилась в лице, когда Ясон объявил об отъезде. Креонт лучше владел собой, но и у него в глазах что-то дрогнуло. Льдом кольнуло в виски, жаром жертвенника Гекаты овеяло мой лоб при этом воспоминании. И неприятен мне расшитый золотом пеплос, подарок коринфян — словно плата за то, чтоб мы поскорее убрались.
— Дети, отнесите его Креусе. Скажите, Медея дарит на долгую память за все хорошее, что она для нас сделала.
Мелкая женская месть. Выкинуть дорогую одежду она пожалеет, а настроение будет испорчено каждый раз, как посмотрит на роскошный подарок счастливой Медеи.
— Да, мама!
Не помню, сколько времени прошло, как шум на площади привлек мое внимание. Кто-то выл смертным воем, кто-то кричал, почудились голоса сыновей. Мое сердце упало куда-то в Аид, виски стиснули ледяные клещи, лоб обжег жертвенный огонь. Я проталкивалась сквозь толпу, отстраненно замечая, что не так уж и проталкиваюсь — люди сами расступаются. То там, то здесь шепчут: «Медея», «Убийца». К чему они это вспоминают?
Посреди площади — небольшое возвышение. Креуса. Рядом Креонт. Растрескавшаяся кожа, обугленные руки, опаленные мертвые веки. Мать Геката, свет черной луны наполняет мои глаза — я же знаю это зелье. Я даже делала его недавно для какой-то старухи, желавшей извести крыс… крыс?
Пеплос! Вот почему кололо льдом виски и обжигало лоб, когда я его увидела. Не крыс, а меня хотели извести страшной одеждой ради планов коринфского басилевса, но просчитались. Креуса, видимо, не знала о заговоре и надела ядовитую одежду, а та вспыхнула от тепла ее тела. Креонт же, судя по всему, пытался сорвать пеплос и сам моментально был охвачен огнем.
И это принесли им мои дети…
Ферета я увидела почти сразу — он лежал почти около правителя. Меррер чуть подальше, похоже, он сделал шаг навстречу убийцам, защищая себя и брата. Мой маленький борец, мой будущий лучник, я сама, сама послала вас на смерть! Жители Коринфа убили смертоносных посланцев колдуньи Медеи, и кто скажет, что я в этом невиновна?
Кажется, они и меня готовы растерзать тут же, на площади. Но свет черной луны уже закрыл меня, и темное облако выступило ниоткуда, будто вдруг истончилась граница между миром живых и миром пророческих грез, миром Гекаты. Облако рассыпалось пеплом, и рядом со мной возникла мать-Геката на своей колеснице, запряженной крылатыми змеями. Троетелая, троеликая Дева, Мать, Старуха смотрела на меня, и впервые я, жрица Великой Матери, бестрепетно вытерпела взор своей богини.
— Возьми, — хрипло сказала Геката, сходя с колесницы и протягивая мне поводья. — Спаси то, что осталось. Виновна ты или нет — тебе есть ради кого жить дальше.
Люди шарахались от нас, убегали, давя друг друга. Призрачный мир гостеприимно принял колесницу Гекаты вместе со мной и тем, что осталось от моих детей. Пути черной луны непредсказуемы, но колеснице они знакомы — и уже через мгновение мы были в зале коринфского дворца почти рядом с Ясоном. И никто не видел меня за тонкой гранью призрачного мира…
— Мой басилевс! Медея возненавидела тебя! Она — о горе! — убила твоих сыновей и бежала в Афины, к басилевсу Эгею!
Кто это говорит? Наглый голос, незапоминающаяся внешность — кто-то из приближенных Креонта, ушлый писец, хитрый жрец? Не узнать, не успела я запомнить всех коринфских вершителей судеб. Что это — придуманная Креонтом лживая легенда или ее подновленное с учетом последних событий переложение? Не узнать… Но не удивлюсь, если подложная Медея уже спешит в Афины.
— Неразбавленного вина опился? — рычит Ясон. — Медея не могла!
— Но мой басилевс! Она доказала, что способна на убийство! Вспомните Абсирта, Талоса, вспомните Пелия, наконец!
Лицо Ясона медленно багровеет. Гневом набухает вена на лбу. О мой возлюбленный, как ты прекрасен в своей страсти…
— Что болтаешь?! Да, Медея способна убить ради меня! Так как она же может убить моих детей! Наших детей…
Голоса словно отдаляются, громче их звук крови, бегущей по моим венам. Спасибо тебе, любимый, за веру в меня! Я трогаю поводья, шепчу заклинание, и змеи, яростно шипя, выносят меня из мира черной луны в мир живых. К тому единственному, кто может признать меня невиновной или осудить, кому я даю право презирать или возносить меня. К моему мужу.
Пусть назовут меня сыноубийцей — я не буду оправдываться сейчас. Может быть, когда-нибудь свет черной луны расставит все на свои места… А сейчас — прочь. Есть ли в этом мире место, где смогу жить я, та, кто была способна на убийства — но была и невиновна? Где положу голову на грудь возлюбленного моего Ясона…
Студенты притихли, слушая последние слова удивительной рукописи, которую зачитал им профессор. Пользуясь последними секундами перед тем, как аудитория сбросит с себя гипноз чужих страстей, Георгий добавил:
— Поразительна сама история нахождения этого манускрипта. Находка случилась в новолуние, которое древние называли «черной луной». Этим летом с группой археологов я вел раскопки на Коринфском перешейке. Мы нашли храм Посейдона, предположительно IХ века до нашей эры. Около него мы обнаружили останки двух человек, мужчины и женщины, судя по зубам и костям, весьма пожилого возраста. По всей видимости, их завалило останками какого-то ветхого деревянного сооружения. Кое-кто из моих коллег предположил, что когда-то оно было кораблем, который вытащили из воды и поставили около храма как дар богу морей. Так вот, перед смертью старик держал в руках бронзовый футляр с вот этим самым свитком.
7
Архонт — в древнегреческом городе-государстве высшее должностное лицо, соправитель базилевса. Обычно назначались (выбирались) на установленный срок или пожизненно.