Александр Тарасов. Вы не правы, я не освещал два этапа, я осветил только один этап. Я вынужден был рассказать, чем это закончилось, иначе всё повисает во времени, и дальше я должен был бы сказать, что наступил «конец истории». Я вам рассказал, что было, а больше ничего не было. Как в классическом британском фильме «Леди Гамильтон», где задают вопрос о том, что было дальше, потом, и получают ответ: «Не было дальше. Не было потом».
Я не могу ответить на обобщающий вопрос о влиянии партийной идеологии на всю советскую философию за весь советский период, потому что не было одной и той же партийной идеологии. В разные периоды было разное. И, наконец, вопрос про позднесоветский период… Слушайте, тут [4] заявлено огромное количество поздних советских философов. Ходите на лекции — и люди вам всё расскажут.
Голос из зала. У меня вопрос к Александру Тарасову. Хотелось бы все-таки конкретизировать, что вы имеете в виду под фразой «не дожали со свободой совести». Надо признать, что преследования церкви в советский период были, если проводить исторические аналогии, сопоставимы с преследованиями христиан в римской империи, а, быть может, и покруче, потому что сроки были более сжатыми. Преследование шло не на протяжении трех веков, но все уложилось в несколько десятилетий. Что вы имеете в виду? Что недорепрессировали, недосажали и недорасстреливали, если говорить практическим, политическим языком?
Второй вопрос. Не было ли ограничение дискуссий, которое произошло в 30-е годы при Сталине, предопределенным всем предыдущим ходом развития? Сначала ограничиваются дискуссии с немарксистами, «философский пароход», который вы посчитали еще слишком либеральным жестом. Потом наводится порядок внутри марксистской философии, всё логично идет к тому, к чему мы собственно и пришли.
Александр Тарасов. Мы услышали классическое заявление о том, что раз «большевики — тоталитаристы», то ничем другим это и не могло закончиться. Давайте разделять политическую, классовую, в том числе вооруженную, борьбу, которая началась с марта 1918 года, когда началась гражданская война между непримиримыми, антагонистическими противниками, и борьбу между оппонентами, которые в принципе являются или должны являться единомышленниками и не являются непримиримыми. Когда вы встречаете в лесу зимой голодного волка, то вопрос стоит так: либо вы его, либо он вас. Но когда вы встречаете соседа по лестничной клетке, и он, выходя из лифта, наступает вам на ногу, вопрос не ставится таким же образом. Я против смешения, которое вы мне сейчас предлагаете, или, скажем, навязываете.
Что касается религии. У вас преувеличенное представление о числе тех, кого сажали и кого убили. Поверьте мне, большевиков убили и посадили большее количество.
Голос из зала. Но не священники же их убивали…
Александр Тарасов. Кто вам сказал, что священники никого не убивали? А священники, которые во время операций Колчака расстреливали из пулеметов мятежных крестьян? Вам, конечно, про это ничего не говорят, вам про это не рассказывают… Но были и священники, которые руководили партизанскими отрядами… Давайте вспомним, что священник не имеет права брать в руки оружие, и что и та, и другая сторона нарушили заповедь.
Голос из зала. А если он взял в руки оружие, то он должен быть канонически отстранен.
Александр Тарасов. Что-то я не слышал, чтобы кого-то канонически отстранили. Большевики — это же «нехристи»: что с ними разговаривать… Это то же самое, что «туземцы не люди».
Голос из зала. Я боюсь, что у церкви не было власти, чтобы что-то такое делать канонически…
Александр Тарасов. Я еще раз повторяю. Поскольку это был масштабный социальный эксперимент, он не мог пройти без ошибок. Я полагаю, что когда всё остановилось на буржуазном лозунге «свободы совести» — это было ошибкой. Каким образом можно было преодолеть эту ошибку в тогдашних условиях, я не знаю, но я знаю, что к такому преодолению надо было стремиться. Решить правильно этот вопрос при Сталине уже было невозможно, потому что при Сталине всё свелось к конфликту между религией и сталинской квазирелигиозной системой. Иначе говоря, к религиозной войне, конфликту двух религий. Это заведомо тупиковый подход, это все равно, что борьба христиан с мусульманами. Я понимаю, что ни одна из сторон не победит, но и на той и другой стороне есть люди, которые думают противоположным образом. Крестоносцы думали по-другому, сейчас по-другому думают джихадисты. Я полагаю, что марксисты должны были найти иной способ, иной путь. Если они его не нашли, то это — свидетельство определенной теоретической слабости…
4
В заявленных планах Философского клуба. На практике это вылилось в лекции об Ильенкове, Щедровицком и Мамардашвили, из которых последние двое отношения к марксизму не имеют.