Но с 27-го года в стране начался термидорианский переворот. Он растянулся на десять лет и завершился в 1937 году. В результате дискуссия «механицистов» и «диалектиков» была искусственно прервана сверху, хотя в ходе дискуссии были достигнуты многие весьма ценные (хоть и частные) результаты в плане развития марксизма. В 1931 году резолюцией ЦК по журналу «Под знаменем марксизма» был резко осужден «механицизм», а затем наступила очередь «деборинцев», на которых Сталин наклеил ярлык «меньшевиствующих идеалистов». Слово «меньшевиствующий» еще куда ни шло, потому что меньшевики как раз грешили отрывом теории от практики, но вот насчет идеалистов — это клевета. Такие мелкие уступки идеализму, которые у «деборинцев» находили, можно было при желании найти у кого угодно, особенно при полемике, когда люди пользовались нестрогими формулировками. 1931-й — это трагический год для советской философии, потому что в этом же 1931 году началась кампания против Рязанова, под крылышком у которого сидел Лукач. Переориентация на «социализм в одной, отдельно взятой стране» в условиях, когда в этой стране может быть только один Великий философ — Сталин, означала сворачивание коллективного поиска в философии: на место дискуссий пришли проработки, а затем и репрессии. Это произошло не сразу, до 1934 года были еще какие-то проблески, но уже в 31-м году был издан сборник «За поворот на философском фронте», где откровенно смешивались два подхода: 1) старый, большевистский («мы боремся за то, чтобы философия разрабатывалась как руководство для революционного действия»); 2) новый, сталинский (философия «как теория, служащая обоснованием действий пролетариата»). То есть сначала «действия пролетариата», что в тех условиях обозначало действия сталинского руководства. А философия нужна для их оправдания. Философия превращается в служанку партийного руководства, как когда-то философия была «служанкой богословия».
Это напрямую связано с отказом от глобальных задач и переориентацией на решение задач буржуазной революции (индустриализация, урбанизация, введение всеобщей грамотности — говоря модным языком теории модернизации, ориентация на «догоняющее развитие»). Дальше пошли настоящие репрессии. Из самых известных имен: Бухарин, Стэн, Луппол, Гессен, Карев, Семковский, Ваганян, Агол и др. Первые выпуски Института красной профессуры, почти полностью ликвидированные. Эта пауза затянулась до конца 50-х годов.
Поскольку у меня есть еще две минутки, я хочу сказать, что одна вещь в задуманном цикле мне непонятна: мне непонятно, почему дальше предполагается переход сразу к Ильенкову, почему нет в этом цикле Бухарина, Деборина, Богданова, Луначарского и Лифшица, может быть, даже Стэна, Адоратского, Лукача, Троцкого? Вот всё, что я хотел сказать.
Анастасия Шавлохова. Большое спасибо! Я отвечу на вопрос, почему нет Бухарина и Троцкого — у нас будет Лифшиц, Лукач, но по Бухарину и Троцкому мы, возможно, организуем отдельные лекции [3].… Я думаю, что мы сразу перейдем к вопросам. Есть ли у кого-нибудь вопросы?
Татьяна Коломейцева (преподаватель Московской финансово-юридической академии). Вопрос вот какого рода: прозвучала провокационная оценка Ильина… и мне хотелось бы узнать, как вы относитесь к интерпретации гегелевской философии у Ильина?
Александр Тарасов. Если я все правильно помню, Рихард Зорге (в тот период, когда он еще не был разведчиком, а был исследователем Франкфуртской школы) написал о современных ему немецких гегельянцах: «Философствование ординарного профессора». Это у него была уничижительная формулировка. При этом надо признать, что даже у фашистов мог быть интересный — сугубо с интеллектуальной точки зрения — взгляд на Гегеля. У Джованни Джентиле был интересный взгляд на Гегеля, а у Ильина — нет.
Голос из зала. У меня вопрос к Александру Тарасову. Говоря о философском пароходе, вы употребили такое словосочетание, как «либеральная ошибка», и в том же контексте говорили о свободе совести. Не могли бы вы более развернуто пояснить свою позицию?
3
Это обещание выполнено не было — за одним исключением: Дмитрий Гутов прочитал лекцию о Мих. Лифшице.