Как появились эти воспоминания? Наверное, так же, как и у многих других ветеранов. Шло время, и чем дальше в прошлое отодвигалась война, тем ближе она становилась в памяти, тем больше хотелось поделиться волновавшим, рассказать другим о том, что пережил. Кому? Желательно, многим (один из отрывков даже выходил в печати в районных газетах), но в первую очередь родным и прежде всего внукам. Внуки любят слушать дедушкины и бабушкины рассказы и сказки, а бабушки и дедушки любят нянчиться с малышами. Вообще, старые и малые часто дружат – и не только потому, что у них на то есть время, возможность и желание, но и потому, что, несмотря на разницу в возрасте, имеют между собой много общего.
Дед тоже рассказывал эпизоды из прошлого своим внукам – и, в частности, мне, автору этих строк. Вот запись из его дневника, датированная августом 1988 года. «Внуку Андрею за время 19–29 августа рассказаны боевые эпизоды из Великой Отечественной войны: «Академик», «Начало», «Граница», «Отступление» («Кустики», «Аля-ля-ля = Ура-ура»), «Библиотека», «Оркестр из артиллеристов и миномётчиков» (20 оркестрантов выступали для двух девушек из Ленинградского завода, шефствующего над 142-й стрелковой дивизией), «Как съели „Злого“», «Шпион» (на синявинских торфяниках при прорыве блокады Ленинграда), «На посту» (как я у Бартышева вынул затвор карабина), «Как нас бомбили на железнодорожной станции Коростень» (в конце апреля 1944 года)».
Самое интересное, что я помню этот момент и даже кое-что из рассказанного запомнил. Например, про этого самого «Академика» – маленького жеребёнка, пропавшего без вести на войне, или про солдата, замёрзшего от голода и холода блокадной зимой («Узелок с горохом»), или то, как дед напевал польскую партизанскую песню. Но помню смутно, без подробностей, как некий общий фон. Это и понятно: прошло немало времени, да и не мог ребёнок эти рассказы запомнить, а главное, понять и прочувствовать, как смог бы это сделать, будь он постарше. Возраст, другие интересы… Тем более что вокруг было много куда более увлекательных занятий. В том же дневнике и в той же записи, что и о рассказанных военных эпизодах, отмечено: «За десять суток с внуком Андреем сыграли тридцать партий в шахматы; счёт 16/5 на 13/5 в его пользу». Победил, разумеется, юный «шахматист». Да и разве может быть иначе, когда играют дед и внук?
Так бы и забылись эти рассказы – и мной, и другими, кто их слышал, оставшись чем-то слитым с образом деда, укрытыми дымкой памяти. Такова судьба всех устных воспоминаний. Так надо ли рассказывать детям серьёзные вещи, например, о войне? Ведь войны идут, и появляются новые ветераны – пока они молоды, но придёт и их черёд разговаривать с детьми и внуками. Конечно, надо. Что-то всё равно запомнится, отложится на уровне понимания добра и зла, сохранится в виде морально-нравственной матрицы, послужит формированию личности. Но для того, чтобы это запомнилось лучше, надёжнее будет слово написанное, напечатанное. К нему можно вернуться потом – в другом возрасте, на другом уровне понимания мира. И тогда эти воспоминания будут читаться и слушаться уже по-другому. И они сохранятся. Разумеется, если их хранить.
«Рукописи не горят», – произнёс один литературный персонаж, вышедший из-под пера Михаила Афанасьевича Булгакова. Возможно, на высшем, надчеловеческом уровне ни одно деяние и слово, сказанное или написанное, не исчезает и существует вечно. Но в мире человеческом это не так. Горят рукописи, ещё как горят.
Можно встретить массу примеров того, как ветераны и просто люди, которым было что рассказать (и даже те, в чьей жизни ничего особого не происходило, но которая тоже могла быть интересна их детям и потомкам), рассказывали о прожитых годах и даже записывали свои воспоминания и мысли. Счастье, если их слушают и сберегают написанное. Но сколько этих интересных, а порой и бесценных, записей и фотографий погибло, будучи выброшено их же детьми, внуками и прочими родственниками как ненужный «мусор» и «хлам»? По невнимательности ли, нежеланию вчитываться в старческие записи и выискивать среди вороха бумаг действительно ценное или, что самое распространённое, а потому печальное, – за ненужностью. Результат-то один. Никто их уже не прочитает. Никто не узнает, как и чем жил человек, его товарищи, его поколение. А ведь они этого хотели – иначе бы не рассказывали и не писали.
Представьте, что было бы, если бы люди, к которым писали Пушкин, Гоголь, Чехов, не сохранили их письма. Был бы потерян целый пласт культуры. Из частного складывается целое. Невнимательность – ступень к равнодушию. Равнодушие приводит к беспамятству, а оно – к тлену и гибели: людей, народов, стран, мира. А обществу, лишённому памяти или лишившемуся её по своей воле, так легко вложить совсем иную «память», «совесть», «нормы жизни».