Его славе было тесно в футбольном мире, она захлёстывала всю страну, и сравниться с ней могли только злость и зависть, которые вызывал молодой независимый капитан «Динамо». Зимой, перед началом сезона, Костя вернулся из подмосковного санатория и рассказывал, посмеиваясь, как один из отдыхающих написал на него донос в партком санатория. Костю вызвал секретарь и потребовал объяснить, почему тот не носит орден, которым его наградило правительство. Щегоцкий хотел пошутить насчёт ордена на пижаме, но решил лишний раз не задираться и попросил пригласить доносчика, а потом долго и терпеливо объяснял обоим, что хоть он уже и награждён, но сам орден ему ещё не вручили.
— Следите за газетами, дорогие товарищи. И знаете что? В своей команде я бы вас видеть не хотел, с вами и в одном санатории опасно, — всё-таки не удержался он в конце.
Так это где-то под Москвой произошло, а сколько доносов написали на Щегоцкого в Киеве, знали только те, кто их читал.
— Улица Розы Люксембург, — объявил извозчик. — К какому номеру?
— К пятнадцатому. Дом культуры работников НКВД.
Весь недолгий оставшийся путь извозчик глухо промолчал, а получив деньги, не стал клянчить «на чай», пустил кобылу быстрой рысью и свернул немедленно, едва добрался до улицы Михайличенко. Похоже, он уже жалел обо всём сказанном.
Директора Дома культуры Самуила Ароновича Ребрика Сапливенко застал на рабочем месте, но в нерабочем состоянии.
— Лёня, я чувствую себя так, словно вчера весь день пил. Так лучше бы я, извините за прямоту, пил, — пожаловался директор, когда Сапливенко вошёл в кабинет. — Эта жара… Сейчас я околею прямо здесь, за этим столом. Не уходите, посидите на диване — вызовете похоронную команду.
Ребрик брился наголо, холил пышные усы и на службу приходил в белом кителе. Но так он выглядел не всегда. До войны Ребрик был импресарио, привозил в Киев Морфесси, Вавича, Изу Кремер. Ещё остались те, кто помнят его монокль на золотой цепочке, идеальный прямой пробор, тонкую нитку усиков, подчеркивающих линию выпуклых ярко-красных губ.
Сапливенко познакомился с Ребриком в Баку, в конце двадцатых. Тогда он работал с цирковыми и уговаривал молодого боксёра выступать в Киеве, в цирке Крутикова.
— Пролетарию нужен, извините за прямоту, цирк! Кто мы такие, чтобы стоять на пути у пролетария?
Усики и монокль отошли в прошлое, но и время белого кителя ещё не наступило. Ребрик искал новое место в жизни. Когда Сапливенко приехал в Киев, Ребрик это место уже нашёл и занял, получив, в дополнение к окладу, паёк и путёвки в санатории НКВД по всей Украине.
— Самуил Аронович, — Сапливенко сел на диван, — пока похоронная команда занята более спешными делами, расскажите, почему у входа нет афиши с программой сегодняшнего вечера? Концерт отменили?
— Концерта не будет, Лёня. Художник пишет объявление. Скоро вывесит.
— А я две недели готовил доклад и сегодня отменил тренировку.
— Меня, знаете, тоже не предупредили, — Ребрик схватил платок и круговым движением протёр череп. — Никого не предупредили.
— Я пытаюсь понять. Это из-за ареста Щегоцкого отменили концерт? Или что-то ещё случилось?
— Послушайте, Лёня! Такая жара, а вы начинаете. Не говорите этих слов, просто внимательно послушайте, — Ребрик вскочил, запер дверь в кабинет и сел на диван рядом с Сапливенко. — Концерт для участников совещания руководителей районных и областных управлений НКВД, извините за прямоту, устроен, как баня. У него два отделения: во втором — акробаты, танцы, детский хор; в первом — лекция о международном положении. Вчера лекция, сегодня лекция, завтра лекция. А международное положение всем и без нас известно: вокруг фашисты, и это надолго. Поэтому работник районного управления, человек политически грамотный, засыпает на пятой минуте лекции, и никакой детский хор его после этого разбудить не может. Кто виноват? Ребрик! А зачем мне быть виноватым, Лёня? У меня на концертах зритель никогда не спал и спать не будет. Даже если это, извините за прямоту, начальник районного управления НКВД. Поэтому вместо лектора я приглашаю двух молодых людей, вас и Костю, поговорить за спорт. Вернее, Костю и вас, потому что, извините за прямоту, это он в трусах мелькает загорелыми ногами перед большим начальством, это он привозит победы из Франции и Турции, это он «чёрный буйвол», и ему Калинин весной вручил орден. А вас я уважаю ещё по Баку. Двести пятьдесят начальников и их заместителей приезжают на совещание. Допустим, Костя Щегоцкий, не дай бог, ломает загорелую ногу и не может выступить. Я что, стану отменять концерт? Нет, я позову его друга Идзковского. Если Идзковский сломает руку, я позову Шиловского. Их там одиннадцать человек плюс тренеры плюс запасные, кто-нибудь обязательно выступит.