Внезапно в голову Греты пришла безумная мысль, и она побежала к матери. Главный храм находился напротив их дома, достаточно было лишь пересечь площадь. Грета думала быстро справиться, но, добежав до эшафота, остановилась как вкопанная.
Для строения срубили священную ольху из пригорода. Такие деревья охранялись помощнее дворца королевского, благословение в них духа леса было – неприкосновенность для каждого оборотня. Поняла, что священные деревья перед ней, потому что сверкали они еле видимо на прожилках. Простой человек, может, и не рассмотрел бы. Но маленькая колдунья приметила. Такое она на разломе одной из веток видела, когда ее в молебную рощу знакомиться с предками Верна водили. Ух, прилетело тогда неумехе-целителю, что дереву навредил. Грета до сих пор в ужасе, что оборотни так грубо могут к служителю культа обращаться. Хотя отличались они в этом от магов. Для магов жрицы – святость. Для оборотней – только проводники.
“Надо же, срубили столько деревьев”, – думала Грета, рассматривая искрящиеся доски, испещренные неведомыми ей знаками.
– Что высматриваешь, девочка, – окликнул ее высокий плотник из оборотней.
– Это ведь ольха святая.
– Да, – горько сказал мужчина.
– А что за символы?
– Молитвы, чтобы спас Зверь род гибнущий. А тут, – он указал на столбы расписанные, – вся история семьи Стейнмунн. С трудом влезла, думали, еще рубить придется. Ох, горе нам. Не пощадит Зверь. Накажет за кровь пролитую.
– Спасет, – ответила Грета и помчалась к храму. – Верю, что спасет.
Когда вбежала в святилище, Вилма усердно молилась. Она вообще все время молилась, но тут еще и на коленях стояла, окружив себя ритуальными лампадами. Необычно это, тем более что сестер нигде не было. Одна сидела жрица и что-то там нашептывала на языке, для Греты неведомом.
– Мама, – позвала девочка осторожно.
Поднялась медленно и обернулась. Холодным взглядом окинула, но спрашивать не стала. Грета даже растерялась. Получается, ей разговор начать придется. А как? Ведь дело такое сложное.
– Значит, просить за них удумала, – спокойно сказала Вилма, а Грета упала на колени.
– Прости, матушка. Ты же можешь. В этом году еще никого прощением не одаривала. Спаси их. Нельзя…
– Молчи, – рявкнула колдунья. – Сказано было: держись подальше от зверья нечестивого. Не таскалась бы с мальчишкой этим, ничего бы и не было.
Грета смотрела на нее растерянно. При чем здесь она?
– Спасешь их? – тихо спросила. – От всего города прошу. Никто не хочет казни Стейнмуннов. Измени смерть на ссылку.
– Если я оборотней помилую, на эшафоте том отрубят отцу твоему голову.
– Папе? За что?
– За что, – фыркнула Вилма. – Такой же, как ты, дурак, болтается с кем не стоило бы. Кто дороже тебе? От лица богов только одного могу простить. Кого выберешь? Отца Верна или собственного?
Грета смотрела во все глаза и только то открывала, то закрывала рот. Наконец матери это надоело, и она продолжила:
– Вот и славно. А теперь возвращайся домой и готовься к казни.
– Что?
– Ты пойдешь с отцом. Королю надо выказать свою преданность. Ты верна королю?
– Конечно, матушка, – пробормотала Грета.
– Тогда иди домой и готовься.
С тяжелым сердцем вышла Грета из храма. И до вечера голова ее была пуста, ноги тяжелы, а руки бессильны. Никогда она не бывала на казни, не хотел отец, чтобы дочка видела такие жестокости. А тут… Как пережить такое, не знала. Как вообще такое можно пережить? Все время думала о Верне, надеялась, что далеко уже от столицы. Может, у родственников каких дальних или еще где. Молилась за него. Чтобы помогли, чтобы не попал ее котик лапы преследователей.
В дверь постучали, и вошел отец. Выглядел он ужасно. Скорее всего, не спал, может, и не ел. Как будто даже посерел.
– Прости, что прошу тебя пройти через это, – он протянул руку. – Можешь закрыть глаза на самом страшном.
Площадь уже заполнилась горожанами. Они шумели, кто ― ожидая представление, кто ― оплакивая благородных оборотней. Грете было уже все равно, она просто хотела, чтобы все поскорее закончилось. Вернуться в свою комнату, проплакать всю ночь и попытаться забыть Верна и все, что здесь случилось. По ее вине.
Она отворачивалась, не смотрела, как ведут родителей котика, как читает над ними молитвы ее мать, слышала лишь, что король смиловался и призвал второго палача. Не хотел выбирать, кто умрет первым – госпожа Стейнмунн или господин.