Он писал о том, когда впервые понял, что влюблён в меня.
В тот день ты сказала, что станешь моей Ахиллесовой пятой. А я сказал, что ты до беспамятства в меня влюбишься. Я стоял за твоей спиной и, увидев, как ты встряхиваешь коробку с печеньем, в том ужасном месте с кучей народа, проверяя, каким-то странным образом количество шоколадной крошки, я понял, что пропал. Я был готов вырвать своё сердце прямо там и преподнести тебе на алтарь. Ты так смеялась шуткам Алека и вела себя настолько естественно и открыто. Мне казалось, что ещё немного и пол под твоими ногами расколется, открывая для тебя проход в ад. Ты бы приземлилась прямо на трон, где тебе было самое место. Я бы одел на твою голову корону, украшенную рубинами и поклялся бы защищать тебя до конца жизни.
Я понял, что люблю тебя, когда ты открылась передо мной. Когда приняла всего меня без исключения. Ты никогда не разделяла меня и мою сущность, как это делал я или другие. Ты приручила моего демона. От злобных рыков осталось лишь мурчание котёнка. Ты не боялась меня, когда впервые увидела его. Ты подалась ему навстречу, когда он позвал тебя. Я принуждал тебя, ставил условия и придумывал поводы как можно приблизиться к тебе, а ты пошла на это, не боясь последствий.
Я полюбил тебя ещё сильнее, когда на мою руку села бабочка, вызванная семейным заклятием. Она была прекрасна, знаешь. Ты не видела её, но это воспоминание вплетено в память нашего ребёнка. Когда он вырастет, то обязательно спросит об этом. Он будет знать, как сильно я любил тебя в тот момент. Как сильно я испугался того, что натворил. Мне было страшно, Вики. Я боялся, что ты откажешь, но не имел право подать виду. Я понимал, что не мог давить или принуждать тебя к тому, чего ты не хочешь, но это… То, что ты подарила мне — самое прекрасное из всех моих творений. Я уверен. Так оно и будет.
Я хочу, чтобы он любил музыку. И он полюбит. С такими-то родителями.
Из века в век, из столетия в столетие, музыка — только она единственная дарила мне чувство успокоения. Она была разной, но всегда оставалась уникальной.
Ты моя музыка, Вики. Ты мой мир, в котором я утонул и не желаю подниматься на поверхность. Твоя магия — музыка. Твои мерцающие глаза — они как музыка. Я люблю твою музыку. Она прекрасна.
И даже сейчас, когда я пишу эти строки, моя душа рвётся на части, потому что я не могу сказать тебе, как сильно ты нужна мне. Как много ты значишь для меня.
Когда придёт время, Лилит передаст тебе всё, что я когда-то написал.
Я не могу просить тебя забыть. Не могу просить не плакать или не скучать. Тебе будет больно, детка. Я боюсь того, что когда-нибудь, в следующей жизни, почувствую ту боль, которую заставил тебя пережить.
Я лишь прошу тебя справиться. Я знаю, что у тебя получится. Знаю, потому что моя любовь никуда не уйдёт. Ты будешь чувствовать её. В ветре, в серебре луны и ласковых волнах океана. В лучах солнца, прикасающихся к твоему лицу и в крупицах песка, по которым будешь ступать.
Я дождусь тебя на обратной стороне. Всегда буду ждать. До конца времён. И когда ты придёшь ко мне с удивительной, полной радости и любви, историей своей жизни, рассказами о величии нашего ребёнка, мы создадим своё однажды под северным сиянием с россыпью тысяч мерцающих планет.
Доехав до галереи я поспешно поднялась в свой кабинет. Подняла руку с часами на запястье и взглянула на время. Семь тридцать утра. Выставка начнётся в десять, если я быстро отобьюсь от Мартинеса, то успею к началу вручения.
Выругавшись сквозь зубы, я открыла дверь, где суетилась Калисса.
— Вики! — вскрикнула она, хватаясь за сердце. — Ты приехала… — Калисса облегчённо вздохнула. Я окинула её взглядом и подметила, что девушка совершенно точно выглядит неважно. — Это просто крах! Просто ужас! Кто же так поступает? Мистер очкастая задница в костюме за тысячу баксов, а ведёт себя как свинья, не знавшая что такое личное время и договор!
Она бегала в потёртых кедах по кабинету. Её туфли стояли возле деревянного стола. Кажется она вырвалась сюда прямо из постели, судя по её шортам с солнечными мордашками и топе на завязочках. Я улыбнулась и подошла к окну, подняла жалюзи и пустила в кабинет утреннее солнце.
— Надеюсь, ты прихватила платье. — сказала я и поставила сумку на кипу документов. — Что ты пытаешься найти? — спросила я, поднимая бланки договоров.
— Я, — она наконец остановилась и запрыгнула на свой стол. — Хочу ткнуть в морду этому наглому сукиному сыну! И не могу найти его договор, представляешь? Нигде. Он словно испарился. Я точно помню, что прописывала условия этой выставки. Она должна состояться через неделю, и чёрным по белому было выделено, что спонсор не может нарушить условия сделки, чёрт его подери!
Её французская коса растрепалась, а волосы красноватого оттенка торчали в стороны. Сейчас, без макияжа у неё были видны все веснушки. Словно на её лицо брызнули щёткой с коричневой краской на конце. Калисса очень красива. И невероятно способная девушка. Когда я впервые её увидела, она рассматривала мою картину на выставке. То, как она описала свои чувства глядя на мою работу, заставило меня взглянуть на пышногрудою девушку, ростом сто семьдесят пять сантиметров, по-другому. Ей было двадцать три, когда я взяла её на работу. И уже шестой год она невероятно справляется со своей работой. Я долгое время училась заново доверять людям. Особенно девушкам. Но Калиссе удалось убедить меня в том, что дружба может быть другой. Без вранья и предательства.
Она познакомилась с Рэн и Мими, когда те приходили в офис, а после мы вместе отправились в отпуск в Милан. Где она и узнала о нашем секрете. Обо мне и моих детях. Это случилось спустя три года нашего общения.
Когда она впервые увидела мою магию и внезапно возникшего Данте с демоническими крыльями… Я подумала, что она упадёт в обморок, ну, или как минимум, помчится в полицию, а следом и в психиатрическую лечебницу. Но единственное, что она выдала, так это то, что она всегда знала.
Видящие. Так однажды их назвал Люцифер. Они видят магию, но не многие доживают и до совершеннолетия. Кто-то просто сходит с ума, а кого-то находят и берут на работу полукровки демонов, живущие среди людей, или ведьмы.
— Я искала вчера у себя, думала сохранилась копия дома, — ответила я ей. — Но безрезультатно.
— Ох, ладно. Хорошо. — Она потёрла лоб. — А как же вручение? Я ведь купила себе платье. Не видела Даниэлу уже несколько месяцев. А Данте? — она округлила и без того большие голубые глаза. — Ты чем кормишь собственного сына? Он заезжал вчера ночью, оставил твоё платье, — она подбородком указала на чехол с одеждой и я мысленно послала сыну поцелуй в щёку и прошептала: «спасибо». — Была бы я моложе…
— Калисса, — предостерегающе, но с усмешкой я посмотрела на подругу.
— Его эта притягательность не моих рук дело. — фыркнула она. — Все демоны коварные создания, заманивают ни в чём неповинных дев в своё логово и не отпускают, пока не вымотают всю душу. — Я засмеялась, вспомнив, как она отбивалась от друга Коула. После суток проведенных с ним в одном номере. — Данте догадывался, что ты будешь торопиться и про всё забудешь.
— Я не забыла. — поспешила опровергнуть я, но про себя поморщилась. Я и правда забыла. — Я не понимаю в чём дело. — призналась я и машинально потянулась к татуировке под ключицей. — Всю последнюю неделю я чувствую себя выжатой. Такое ощущение, что мои часы трудоголика сбились и мне необходимо перезапустить всю систему…
— Ага, — она выпрямилась и посмотрела в монитор компьютера. — Я знаю, кто тебя может перезагрузить, дорогая.
Калисса лукаво улыбнулась и прошла вглубь кабинета.
— Ты не поможешь мне, а то к нам идут гости. — Я вопросительно изогнула бровь и она провела рукой по своему телу, мол, помоги переодеться.
Я взмахнула рукой, её одежда для сна испарилась, а на её месте появилась юбка-карандаш до колен и голубая блузка.