3 ноября. София сидела в камере Петропавловской крепости и смотрела на падающий снежок. Невольно в голову девушки пришло воспоминание практически годичной давности, про 10 декабря 1886 года.
«В тот день последний раз мы с Алешенькой были вместе. Так же снежок шел, как сейчас помню», - вспоминала София, - «Да, потом на суде я его видела, но это уже совершенно не то. А тогда я последний раз видела на свободе и Алешеньку, и Емельянову».
София пустилась в вспоминания.
«Как говорили свидетели на суде, посреди белого снега дымилась карета, вокруг валялись мелкие детали, а снег стал слегка черным от взрыва… Хорошо, что я этого всего не видела, иначе бы долго потом снилось».
Девушка присела на табурет.
«Ох, Алешенька, скучаю я без тебя, очень скучаю. Пока в институте была, казалось, Геннадий твое место в душе занял, а здесь, в Петропавловке, я уже восьмой день только тебя вспоминаю… Лето у матери в деревне, особняк Емельяновых. Какие же счастливые времена были…» - девушка заплакала, - «Уже почти год прошел с момента нашего расставания, и девять месяцев я без тебя вообще, с того момента, как ты погиб. Проклятая система, уже двоих людей у меня отобрала, тебя и тятеньку… Ничего, если доживу до освобождения, то я на этом не остановлюсь, пойду дальше обязательно, и пусть будет что будет. Может, повезет чуть больше, чем вам, мои дорогие, а, может, и так же все окончится».
София посмотрела на казенную одежду, халат, коты и подумала:
«Платьюшко мое… Не те вполне неплохие наряды, что мне мать шила, но хотя бы не институтская форма… Хотя, если отбросить все эти нарукавники и прочее, то платье, само по себе, напоминает то, что мне мама однажды шила, тоже голубое было и фасон простой. Говорила, будешь, Сонечка, на речку летом в нем бегать… А потом лето кончилось и как раз, мне такая же форма в институте досталась».
Девушка посмотрела на свои руки.
«Да, руки заживать долго будут… И, как сказал Геннадий, все это безобразие до нуля не пройдет, шрам останется. Машинное масло во всем виновато… А плевать, пусть остается, мне скрывать нечего, пусть будет видно, что я в застенках побывала, все равно уже», - подумала София и вдруг резко сменила тему в голове, - «Как там мои детки? Забыли, поди, свою мамку… Да это, как бы грустно не звучало, наверное, и к лучшему. Не будут так переживать, что мамки нет, не то, что Соня… По тятеньке периодически убивается».
4 ноября.
Как бы это странно не звучало, но в последние дни София чувствовала себя полностью успокоившейся. Девушка, будто, попала домой, а если не домой, то туда, где ей было спокойно находиться.
«Хоть легче мне стало», - думала София, - «Конечно, не знаю, надолго ли, но хотя бы я не пугаюсь каждого шороха, как в Смольном. И на сигареты тянуть перестало, наверное, это и вправду было от тех переживаний, что меня скоро разоблачат. Надеюсь, с Эми все в порядке, она завершила все то, что хотела сделать и не попадется так же глупо, как попалась я»
Девушка сидела на табурете, смотрела в окно и была практически счастлива.
«Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо, иначе быть и не может», - думала София, - «Ага, всего пятнадцать лет, а потом чистейший морской воздух, чайки, покой… Но зато не все потеряно, есть еще надежда. Надо только ждать».
6 ноября. Этот день ничем не отличался от предыдущих. Девушка сидела на табурете и смотрела в окно за пролетающими снежинками. Вдруг дверь камеры открылась и туда вошел незнакомый человек.
- Собольникова София Львовна? – услышала она.
- Да, - удивленно сказала девушка.
«Чего пришли?» - подумала София, глядя на жандармов.
Один из них протянул девушке бумагу.
- Читай, - услышала она.
София взяла документ и начала чтение.
«Амнистия? От Великого князя Дмитрия Константиновича, который прошлой весной Елагиной амнистию не захотел подписать…» - подумала София и не поверила своим глазам.
«Нет, действительно, амнистия», - перечитав текст, поняла София, - «В прошлый раз Ася посодействовала, а в этот раз кто? Неужели Эми? Значит, и ей такая же амнистия пришла, как хорошо, и у нее все обошлось. А то как она рассказывала, что понимает, что иного, кроме высшей меры, не светит, мне страшно за нее становилось».
Осознав, что это действительно не розыгрыш, София заплакала. Вдруг к ней пришла совершенно незваная мысль:
«Вот всегда так бывает, полностью хорошо быть не может. Пришла амнистия по политической статье - по уголовной еще сидеть и сидеть… Вот, Аленушка, какую свинью ты мне подложили, ненавижу. Хотя прошлого уже не изменить, мне с этим как-то жить дальше. Так бы уже вышла, а так из-за этого Пустозвончика еще придется задержаться в этих стенах», - подумала она как вдруг услышала:
- Значит, пять месяцев ты уже до побега отсидела, а шестой – пошел в зачет из того времени, что ты провела весной 1886 года в доме предварительного заключения на Шпалерной, - услышала девушка. Однако, София была в таком шоке, что не могла никак реагировать на этот факт.
«Ну освободили досрочно – и освободили», - подумала она, - «Надо теперь думать, что дальше делать».
Тем временем, девушке уже выдали одежду, в которой ее арестовали совсем недавно и дали подписать документ, что ей возвращают изъятые при аресте 25 копеек и булавку.
«А сейчас куда? Вот так просто выпнут на улицу или отвезут куда-то?» - подумала София, - «Хотя пусть будет хоть что, в Москву я и зайцем как-нибудь доберусь, поживу пару дней у Бирюковых, а потом в родительском доме обживусь. Знала бы я, что будет амнистия, может быть, бы и летом не сбегала, а спокойно бы досидела, сколько положено. Хотя кто знает, что у меня бы с чахоткой за это время произошло, может, обострилось бы все да померла бы я уже давно, не дождавшись освобождения. Даже не скажешь, как правильнее поступить было бы».
Совсем скоро девушку уже повели в тюремную карету. Со стороны это смотрелось совершенно дико – институтка идет в сопровождении жандармов, однако, Софии было все равно, что думают на эту тему другие.
«Главное, чтобы сейчас в Москву вернули, а там разберусь», - подумала девушка, - «Ужас, почти полгода отсидела в одиночке… Как же Мария Михайловна три года в одиночке на Сахалине провела и в здравом рассудке осталась? Зато теперь точно, как говорят, выхожу на свободу с чистой совестью. За все отплатила и отсидела, сколько положено… Можно будет снова жить спокойно и не прятаться никуда».
Дорога до Москвы так же была морально тяжела для девушки. Если в прошлый раз в вагоне третьего класса люди постоянно косились на молодую женщину в сопровождении жандармов, то в этот раз недоуменных взглядов было еще больше. Это было и неудивительно – не каждый день полиция везет куда-то смолянку. София смотрела на окружающих, искренне ненавидела каждого, кто смотрел на нее больше секунды, и была готова вообще раздеться, чтобы никто не видел то, что она в форме воспитанницы Смольного.
«По-моему, когда баба Нюра привела с утра после пьянки в столовую Никонову с Алкандрой в ночнушках, на них и то меньше пялились», - подумала София, - «А на меня всё смотрят и смотрят, уже надоели. Приеду домой – сожгу это форму или отдам нищим, как же она мне надоела…»
В Москве жандармы так же пересадили Софию в заранее приготовленную карету и отвезли в Смольный.
София всю дорогу сидела молча, она думала, что ее везут к Бирюковым и не знала, что скажет им при встрече.
«Наверное, просто поздороваюсь и спрошу, можно ли наверх подняться. А там по ситуации будет видно», - решила девушка.
Вскоре карета остановилась. Жандарм открыл дверь, спустился на землю, подождал своего напарника. После них спустилась София. Увидев, что они находятся перед институтом благородных девиц, в глазах девушки потемнело, и она начала терять сознание.
«Из одной тюрьмы сразу в другую», - подумала София, - «Не хочу, не буду здесь больше находиться. Меня дети ждут».
После того, как девушка немного пришла в себя, в ее голове еще раз пронеслась мысль: