Но, к счастью, дело не обстоит так плохо для социологии. Справедливо, что если бы мы задались целью изучить конкретное последование исторических событий, дать им, как говорят историки, «прагматическое» объяснение, то мы должны признать многоразличное чередование явлений, играющих роль непосредственных причин: мы встретим здесь и знаменитые «ключи», как причину Крымской войны, и «нос Клеопатры», изменивший судьбы мира, и «насморк Наполеона» во время Бородинской битвы, и многое другое. И, тем не менее, это нисколько не является возражением против социального материализма, ставящего исторические изменения в зависимость от экономических причин. Как социологическое учение, он стремится дать событиям закономерное объяснение, между тем как индивидуальные события, о смене которых здесь идет речь, не закономерны [54]. Они могут быть установлены в своей исторической последовательности и в своем непосредственном причинном возникновении одно из другого, но в этом своем качестве стоят вне границ социологии, не подлежат закономерному социологическому объяснению. Закономерное объяснение требует прежде всего устранения индивидуального, ибо оно имеет дело не с событиями, а с понятиями, или, лучше сказать, с событиями, но утратившими свои индивидуальные черты, обезличенными. Установление соотношения между понятиями, их закономерный синтез есть, следовательно, иная задача, нежели объяснение непосредственного хода истории. Правда, этот последний даёт тот материал, из которого образуются понятия, равным образом, согласно ему, установляется тот или иной синтез этих понятий. Но работа научного объяснения отличается здесь существенно иным характером, нежели в предыдущем случае; разум выходит уже из прежнего пассивного отношения к материалу, теперь он активно относится к нему, установляя понятия и координации этих понятий или закономерность. Он устраняет все случайное, индивидуальное, оставляя только общее, основное. Имея в виду эту активную деятельность разума, нужно изучить вперед свойства этой деятельности и считаться с ними. И, согласно этим свойствам, необходимым условием закономерного синтеза понятий, сведения их к некоторому новому и высшему единству, к высшей объединяющей точке зрения, является непрерывность причинной связи, которая отрицает как будто бы очевидные факты и чередования, и взаимодействия [55].
Итак этой непрерывности нет в действительности, т. е. в фактической истории [56], она привносится извне, познающим разумом. Но в этой действительности нет и чередования, нет и взаимодействия, ибо в действительности нет ни «юридических», ни «экономических» причин. — это уже понятия, продукт опять–таки активной работы разума над познавательным материалом: действительная история не знает этих тонкостей, она знает только дикий хаос чередующихся событий, сумрак, который ещё ждет света разума.
Таким образом, самое обычное возражение не только против социального материализма, но и против социологического монизма вообще основывается на гносеологическом недоразумении, непонимании особенностей закономерного социологического познания с одной стороны и неправомерном соединении понятий с индивидуальными событиями с другой.
То же самое неправомерное соединение лежит и в основе «теории факторов», которая именно имеет в виду объяснение конкретных событий посредством гипостазированных абстрактных понятий.
Таким образом, видимая пестрота и хаотичность исторического процесса вовсе не является принципиальным препятствием к монистическому закономерному его объяснению и нисколько но обязывает нас отказываться от научного объяснения, становясь на точку зрения взаимодействия. Конечно, является quaestio facti, созрела ли историческая наука для установления социальной закономерности. Об этом можно спорить. Но для отвечающего на этот вопрос утвердительно и для разделяющего основной принцип социального материализма из принятия этой точки зрения вытекает требование и относительно конкретной исторической науки: стремиться в объяснении исторических событий доходить до исторической подпочвы — социального способа производства и его развития, до тех не всегда видимых глазу двигателей, которые скрыты на дне истории. Этот принцип, в силу естественного развития исторической науки, все больше π больше завоевывает себе место в последней, хотя и без строгой теоретической формулировки, и в руках представителей так называемого экономического направления обращается в плодотворный прием исторического исследования.
54
Очевидно, понятие исторической случайности — завлекательная тема для социолога! — является вполне соотносительным понятию закономерности: случайным является то, что не закономерно, т. е., не предусматривается именно этой закономерностью, не входит в данную координацию понятий. Поэтому, с одной стороны, в мире нет абсолютной случайности, все закономерно, с другой стороны, случайность есть только там, где есть закономерность, составляя, так сказать, границу этой последней.
55
Стремление науки свести индивидуальное и случайное к общему и основному, — конкретные представления к понятиям, — соответствует и обычная житейская практика, когда мы по десятку раз на день говорим: непосредственной причиной (или поводом), напр., болезни N была простуда или дурная погода; но основной причиной было истощение организма. Эта повседневная практика разума, вытекающая из основных его свойств, сохраняется и в научном исследовании, но, конечно, под строгим методологическим контролем.
56
Если под «действительностью» разуметь так называемую фактическую историю, хотя и непонятно, почему эта история обладаёт большей степенью действительности, чем такое изображение исторических событий, при котором отсутствуют некоторые индивидуальные черты (тем более, что всех индивидуальных черт не удаётся и никогда не удастся перечислять фактической истории, и они принуждены ограничиться отбором некоторых лишь черт, как более важных). С нашей точки зрения, обе истории могут обладать, при соблюдении норм объективно–логического познания, равной степенью действительности. Пилатовский вопрос: «Что есть истина?» — одну из центральных проблем теории познания, с полным правом следует дополнить вопросом: что есть действительность? — второй центральной проблемой теории познания.