В начале нынешнего (1896) года вышла в свет книга профессора римского права в Галло Рудольфа Штаммлера «Хозяйство и право с точки зрения материалистического понимания истории». Эта книга является, пожалуй, самим замечательным исследованием в области социологии за последнее время и, несомненно, займет почетное место во всей социологической литературе. Как показывает её заглавие, она посвящена изучению так называемого «материалистического понимания истории», другими словами, — исторической теории К. Маркса и Ф. Энгельса. Представляя столь выдающееся явление в социологической литературе вообще, книга Штаммлера занимает уже безусловно первое место в обширной критической литературе, посвященной теории социального материализма [6]. Проф. Штаммлер приходит к тому выводу, что из всех, находящихся в обращении, социально–философских учений, или, лучше, при полном отсутствии таковых, социальный материализм есть единственная теория, имеющая серьезное философское значение; что, хотя она не закончена, в отдельных частях даже не выработана и в своем целом не может быть признана верной, тем не менее она — и одна только она — даёт наилучшее побуждение к установлению истинных социально–философских понятий. Проследить эту критику и разобрать основательность её аргументации составляет благодарную задачу и для сторонника исторической теории Маркса, тем более, что, в общем, исследование Штаммлера принесет, я думаю, много пользы дальнейшему развитию исторической философии материализма. Во всяком случае — обращая приговор Штаммлера в сторону его собственного произведения — оно даёт хороший повод для самокритики учения, этого наиболее полезно и сильно действующего вида критики. В настоящей статье мы и намерены познакомить публику с некоторыми сторонами критики Штаммлера, а затем подвергнуть их посильной оценке. Неизбежная для журнального очерка краткость, а равным образом специальная область философского журнала побуждают нас остановиться на одном только, хотя и основном, вопросе, затрагиваемом Штаммлером, вопросе философского характера, и обойти молчанием обилие ценных экономических и юридических изысканий, которым посвящена большая часть этого обширного исследования.
I
Книга Штаммлера открывается введением, в котором он излагает предмет и задачи социальной философии.
Социальная наука настоящего времени находится в шатком положении. Непрерывно растет количество её наблюдений. Но всякое отдельное наблюдение имеет цену лишь в связи с констатированием всеобщей закономерности, и всякое подведение отдельного наблюдения под эту закономерность превышает уже то, что даёт наблюдение, как таковое. Как признание всеобщей приложимости закона причинности и всеобщей закономерности составляет условие нашего познания природы, так и закономерное познание социальной жизни заранее предполагает некоторые условия познания, принятие наперед существования закономерности социальных явлений. Какова же эта закономерность? Тожественна ли она с закономерностью естественных явлений или существенно от неё отличается? Вопрос этот никогда по был поставлен и разрешён в социальной науке. И не удивительно: каждый исследователь социальной жизни настолько завален материалом своего специального изучения, что не имеет времени заниматься разработкой этой проблемы; в лучшем случае он вырабатывает известные воззрения для своего домашнего обихода, не углубляя их так, чтобы быть в состоянии отстаивать их общеприложимость [7]. Между тем это вопрос не только академический. В наше время стремления борющихся партий оправдываются известным воззрением на социальную жизнь, известным пониманием её закономерности. Только при этом условии возможна принципиальная, честная борьба в защиту отстаиваемых идей. «Борьба ради закономерного преобразования общественной жизни налицо; её нельзя ни скрыть, ни не заметить, — она зовется социальным вопросом» (6).
Из всех этих соображений выясняется необходимость социальной философии, или научного исследования того, «какой основной формальной закономерности подчинена социальная жизнь людей» (7). «Она спрашивает о том, что имеет необходимую и всеобщую приложимость для общественного бытия людей. Её цель есть, таким образом, познание понятий и правил, которые единообразно приложимы ко всякой социальной жизни. В своем учении она должна отвлекаться от всякого особого содержания какого–либо исторически данного социального бытия и стремиться к систематическому пониманию закономерности, которая вообще свойственна общественному бытию людей» (7). Этому требованию не удовлетворяют ни философия права, ни политическая экономия. Первая, стремясь установить понятие права (законы Платона и φύσει δίκαιον Аристотеля, ius naturale sive divinum католической церкви, ius naturale ac gentium Гуго Гроция, право разума по contrat social и «всеобщее убеждение народа» согласно исторической школе), рассматривает далее право со стороны его отличий и его влияния на другие факторы исторического процесса. Это то же самое, как если бы для закономерного изучения природы последним исходным пунктом взять понятие тяжести (7). (Более простой пример: для изучения сахара взять исходным пунктом его белизну). Не лучше поступают и экономисты, берущие таким исходным пунктом понятие хозяйства и определяющие далее его взаимодействие с другими факторами социальной жизни. (В нашем примере: взять сладость исходным пунктом изучения сахара и определять сахар взаимодействием сладости и белизны). Вместо этого нужно начать с понятия социальной жизни вообще, как последнего проблематического для нас объекта, и уже при основном его анализе отвести место праву и хозяйству в целом социальной жизни. Но общеприложимую закономерность нужно определить и критически обосновать для целого социальной жизни» (8) [8].
6
Я везде сохраняю этот термин, употребляемый Штаммлером для обозначения «материалистического понимания истории», так как он удачнее выражает сущность этого учения, чем господствующий в нашей литературе термин «экономический материализм».
7
Словами «общеприложимость, –ый» здесь и в дальнейшем изложении передаются слова: Allgemeingültigkeit, allgemeingültig.
8
В общей логической форме эта точка зрения выражена Вундтом в следующих словах: «вещи даны нам как комплексы свойств и состояний. Поэтому то воззрение, которое стремится свести понятие предмета к его фактическому содержанию, считает свою задачу выполненною, объявив, что в действительности существуют лишь преходящие свойства, понятие же вещей присоединяется нашим мышлением. На самом деле, здесь существует совершенно обратное отношение. Нам даны только те комплексы свойств и состояний, которые мы называем вещами. Свойства же и состояния сами по себе, взятые вне этой связи их, не существуют в действительности, но суть продукты нашей абстракции. Не в нашей воле, конечно, совершать или не совершать эту абстракцию; наше мышление при различении этих свойств подчиняется реальным влияниям, с необходимостью вызывающим это различение, которым мы отделяем от самой вещи её атрибуты. Но если правомерность этого способа мышления и не может оспариваться, этим ничуть не изменяется то положение дела, что первоначально и непосредственно нам даны вещи, а затем уже отдельные черты, которые мы в них различаем «Die Logik., 419–420). Самое понятие