— Но машинки-то нет.
— И ты всех вызываешь и спрашиваешь?
— Я ж не говорю: украл — отдай, я вполне тактично: напечатал, и хватит — мне нужна.
— Временами я тебя просто ненавижу, и это еще ничего — это еще любовь. А временами — тихо сомневаюсь, тогда мне страшно за себя. Плохо ты к людям относишься. Ко мне ты лучше относишься, больше веришь.
— Баба, она баба и есть! К тебе мне плохо относиться!
— Ну вот Сергея-то ты не любишь, а относишься к нему лучше, чем к другим, просто потому, что и он тебе верит больше, чем другие.
— Кто тебе сказал, что я не люблю его?
— Я и сама не без глаз. А все равно ты ему веришь — потому как он тебе верит. Это ж, наверное, чистая математика, чем больше ты доверяешь, тем больше тебе верят. И наоборот. Прости, милый, за сентенции, но ты и меня обидел — заставил сомневаться.
— Права ты, по-видимому, Люсенька, но, понимаешь, очень уж машинка нужна. Срочно некролог надо перепечатать. И где она может быть?!
— Взял кто-нибудь, да еще с твоего ведома, наверное, а ты забыл.
— Как я могу забыть? Ну ладно, найдем. Знать, не судьба самому напечатать. Я не хотел никого просить — сам, думал, напечатаю. Права ты, Люсенька, отдай, пожалуйста, лаборанткам, пусть напечатают они. Ваше поколение вообще добрее нас, вы доброжелательнее. А ведь, наверное, все знают, зачем я вызываю, а я просил не говорить — вот и верь им. Впрочем… черт его знает…
Люся опять порадовалась его самоанализу, его жесткости к себе, его отсутствию рисовки — так она воспринимала его реакцию на свои мысли.
Следом вошел Сергей и еще от двери начал:
— Машинку вашу я не брал…
— Как ты смеешь говорить так! По-твоему, я могу думать, что кто-нибудь взял, не сказавши? Хорошо же ты думаешь обо мне! Как трепаться да резонерствовать — тут ты на высоте!
Сергей смутился, покраснел.
— Простите. Я просто хотел сказать, что машинка у зава — печатают расписание на неделю, и взял он ее у вас утром, на ваших глазах и на моих, а вы говорили в это время по телефону и в ответ на его просьбу кивнули головой.
— Я прекрасно помнил, что кто-то взял. Не помнил кто и просто поэтому спрашивал. Как же надо относиться друг к другу, как же надо так не доверять друг другу, чтобы прийти в такое возбуждение! Как же вы все думаете обо мне, если такое возбуждение, если вся клиника уже знает?! А ведь тебе, да и многим сегодня еще оперировать. О больных вы совершенно не думаете. Все это результат беспредельной заботы о собственной репутации…
Но, в общем, все кончилось благополучно: некролог был вовремя напечатан в газете.
ПОРЯДОК ПРЕЖДЕ ВСЕГО
— Как это не знаешь кто? Ведь в сознании.
— Шок.
— И не отвечает?
— Посмотри.
Мимо глядели живые безжизненные глаза.
— Как вас зовут?
Даже ресницы не дрогнули. Пожалуй, это самое удручающее в шоке: сознание есть — и полная апатия, полная отрешенность. Еще не измерил давление, не посчитал пульс, а уже страшно.
— А «Скорая» что?
— А ничего. Из-под поезда — и все.
— Ничего не видно, кроме руки?
Рука висела на тоненькой веточке кожи. Вся размята. Ясно. Руку не сохранить. Убрать много придется: и лопатку, и ключицу.
— А кровотечение было?
— Не видишь? Размято все.
— Подмышечная артерия! Знаешь, размята, размята, а как хлобыстнет. Приготовил зажимы?
— Вон лежат.
— Сумасшедший! В один миг хлынет — и кранты, не остановишь.
— А я зачем? — рядом стоял Ефим с полотенцем, намотанным на кулак, — вслучае чего, сразу заткнет.
— Ага. Ну так давай быстрее в операционную.
— Сейчас? Сразу?
— А что?
— Давление около сорока.
— Черт! Ну ладно. Давай поднимать в приемном… Боюсь только, фуганет, как поднимем. Ну успеем.
— Боюсь трогать.
— Верно, да здесь неудобно и пьяные орут.
И как будто открыли шлюз: «Здесь, с мужчинами?! Никогда».
— Ну ложись, ложись. И никуда не ходи. Сейчас, как освободится перевязочная, мы тебе поможем.
— С мужчинами?! За кого вы меня принимаете?! Я сестра самого маршала…
— Ну ложись, бабуль, ложись.
— Вы не смотрите, что я неказисто одета. Вчера я была вбальном платье.
— Надо отключать уши.
— Сколько перелили?
— Пока только ампулу.
— И что?
— На том же уровне.
— Черт! Боюсь, засандалит. Ты стой, не отходи со своимполотенцем.
— Как пробка.
— Шутки тебе все. Обнажай другую вену тоже.
— Сейчас набор принесут.
— Все-таки страшно. Давай иартерию обнажим,
— По-твоему, я один, что ли, все это могу?
— Но я-то не ушел.
— Ну так обнажай. Кто держит? Ты старший — ты хозяин.
— Я с Фрунзе была на «ты»! А выкак со мнойразговариваете? Всех завтра в Совет Министров вызовут. Узнаете тогда!
— Как давление?
— Ну, может, сорок пять.
— Вот сволочь. Боюсь я его оставлять. Надо быстрейоперировать.
— А везти на лифте не боишься?
— Кретин. Не боялся бы — повез.